Русское воскрешение Мэрилин Монро

Левко сидел у своих мониторов не только по привычке, и не оттого, что ему тут было лучше. Ему сейчас было бы повсюду отвратительно. Он сидел тут только потому, что ждал открытия Нью-йоркской бирже в пять тридцать по Москве. Потому, что именно там он заключал свои чудовищные сделки с «плечом» один к ста в пятницу около полуночи. И теперь только там он мог их закрыть.

Внешне Левко был спокоен, но глаза его, всегда быстрые и острые, теперь были мутными и неподвижными. Он так сидел уже несколько часов, и за это время ничего не предпринял, не нажал ни одной клавиши на компьютере. Можно было попытаться что-то еще спасти, потому, что биржевые цены – как пила, то выше, то ниже, – но то были бы копейки, по сравнению с пропавшими миллиардами. А действовать надо было немедленно, даже в его убийственной ситуации, и действовать решительно, потому что на бирже, если не бежишь, то сразу падаешь. До открытия Нью-йоркской биржи он так и оставался прикованным к своим чудовищным пятничным позициям, его захватил и не отпускал тяжелый ступор.

Левко было очень жалко себя. Если бы он умел, то горько заплакал, и ему стало бы легче. Но этого он не умел. Ему стало бы легче, если бы он мог кому-нибудь все рассказать, без утайки, как есть. Но не было ни любящей жены, ни друга, никого близкого, – он умел всегда обходиться без них. Поэтому всю боль он держал в себе, и она разрывала его изнутри.

Чтобы спрятаться куда-нибудь от этой боли, его ум метнулся в далекие детские воспоминания и уцепился за них. Левко вспомнил свою маму, себя очень маленького, за ручку с ней, где-то на даче, и чуть не заплакал. Но опять не получилось. Счастье было только позади, в одних воспоминаниях, только там было хорошо и безопасно. Левко глядел невидящими глазами в биржевые сводки, но видел там свое детство.

Как в старом альбоме мимо проходили черно-белые фотографии счастья. Полузабытые милые лица, все молодые и радостные, ни горестей, ни тревог, и вся жизнь впереди.

Левко стал думать, где он ошибся, – не в деньгах, эти мысли он уже прогнал, – где он ошибся со своей жизнью. Ведь он так хотел стать когда-то летчиком, артистом, потом певцом… Или он не ошибся, и все было правильно? Ошибок на мысленных фотографиях не было видно, тут был только трогательный карапуз, и все вокруг него были такие счастливые. Но его взрослый ум понимал, что всем хорошо было только в ту минуту, перед фотоаппаратом, а потом было так же, как всегда, как и теперь. И карапуз, наверное, делал все правильно, – другого он не хотел, поэтому и правильно.

Левко перенесся из своего детства обратно в кабинет. Путешествие во времени подействовало хорошо, немного успокоило, – ум крепко знал свое дело. Вернувшись из детства, Левко стал вспоминать самые насущные дела. Вспомнил одно, другое, и сразу опять чуть не скорчился от внутренней боли: Левко вспомнил о своем партнере, которого боялся, он вспомнил о Реброве.

Денег теперь не было не только у Левко, денег не было, ни копейки, и у Реброва. Если раньше он оправдывался перед ним разразившимся мировым кризисом, то теперь он просадил чужие деньги – его, Реброва деньги! – в обыкновенной азартной игре. Ребров был бандит, он знал и уважал лагерные законы, и Левко догадывался, как там наказывают за такие дела.

Левко попытался улететь мыслями обратно в детство, чтобы спастись, но это ему больше не удалось. Покачиваясь, он встал из-за стола и пошел к аудио-системе. Оперная музыка могла его тоже успокоить и приласкать, почти как далекое детство. Он нагнулся над полкой с дисками и начал выбирать. Рука сама выбрала, – ей подсказал корчившийся от боли ум. Опера, записанная на этом диске, называлась «Пиковая дама».

Левко поставил диск на вертушку, но не стал слушать его от начала. Он сразу выбрал знакомую дорожку со сценой в игорном доме. Левко нуждался в друге и в товарище по несчастью. Таким сейчас был для него проигравшийся в пух и прах за картежным столом гусар Герман.

Левко услыхал любимую музыку великой оперы и прикрыл глаза. До открытия торгов на Нью-йоркской бирже оставалось десять минут.

30. Боль

В понедельник Ребров проснулся со страшной, невыносимой болью в боку. Он пошел в туалет, и там его вывернуло на изнанку.

В спальне он проглотил горсть болеутоляющих таблеток и позвонил своему врачу. Врача, конечно еще не было в такую рань, но он записал на автоответчик просьбу срочно принять его, как можно раньше, и повторил несколько раз: «Доктор, я подыхаю. Придумайте что-нибудь. Я подыхаю!»

Только чтобы отвлечься от боли, он поехал на работу, послонялся там с час, сжимая зубы и ожидая назначенного врачом часа, потом зашел к Левко.

Это было еще утро, миллиарды оставались тогда на счетах, и Левко встретил Реброва со смехом.

– А ты не верил мне! – крикнул ему Левко радостно. – Готовь мешки, партнер. Затаривать доллары будешь! Или тебе лучше в Евро?

Реброву была противна чужая радость при его боли, и уже через полминуты он буркнул Левко: «Лучше заплати мне за печенку. Я скажу бухгалтеру куда перевести» и вышел, сжимая от боли зубы.