Русское зазеркалье (двуязычная версия)

В такси я начала говорить, пересказывая события сегодняшнего дня, начиная с ночного разговора с Наташей. На «собрании класса» меня затрясло мелкой дрожью, но я мужественно добралась до «Это была провокация!» и даже до того, как Варя, вышедшая в коридор, «по-христиански» обнимала меня лёгким касанием, боясь оскверниться о содомитку, — когда обнаружила, что голос у меня прерывается, а слёзы снова текут по щекам.

— Бедная мужественная девочка, — проговорил Азуров тихо. — Я вами восхищаюсь, и одновременно мне вас так жаль, потому что стоило ли… Ради чего? Неужели вы думаете, что я буду сильно жалеть о месте в вашей гимназии?

— А что, вы к нам совсем, совсем равнодушны? — ответила я вопросом на вопрос, нетвёрдым голоском.

— Нет, не то чтобы совсем, но… Я, кажется, не нашёл с вашими одноклассницами общего языка, и это, наверное, больше моя вина, чем их. Я посчитал их более взрослыми, чем они есть, или, может быть, не потрудился объяснить, зачем именно им нужно было читать ту злополучную статью…

— Неправда, вы объясняли, и я всё поняла, очень хорошо!

— Многие люди идут путём умственной лени и ленятся понимать. Это досадно, но это нельзя ставить им в упрёк, как и любой свободный выбор, пока от него не зависят чужие жизни. А вы — совершенно особая история.

— «Особая история…» — повторила я. — Знаете, это очень глупо, но любая такая мелочь, которую вы говорите, мне как бальзам на душу. В буквальном смысле слова. Вот прямо как тот плед, в который вы меня укутали…

Александр Михайлович негромко рассмеялся. Прикрыл глаза ладонью правой руки.

— Я в таком дурацком положении! — признался он.

— Почему? — наивно удивилась я (на самом деле понимала, конечно).

— И она ещё спрашивает, почему! Потому что вся ситуация очень напоминает мой разговор с вашей подругой, который вы однажды подслушали.

— Но это совсем другое! Неужели вы не видите?

— А если совсем другое, это всё выглядит ещё хуже — в глазах ваших родителей, например, да и в глазах любого постороннего человека. Не вы меня соблазняете, а я пользуюсь вашей слабостью…

— Ничем вы не пользуетесь, во-первых: зачем во мне сразу видеть девочку, которая не отвечает за слова? — возмутилась я, то ли в шутку, то ли всерьёз. — Мне почти восемнадцать… Во-вторых: а вы, это самое, собираетесь ею воспользоваться?

— И в мыслях не было!

— Ну и вот! («И очень жаль!» — едва не прибавила я вслух.) А в-третьих, я никому ничего не расскажу. Куда вы меня везёте, кстати?

— Куда скажете! Вообще-то к себе домой, но вам не о чем беспокоиться: я собирался вас представить моей матушке…

Я не удержалась — прыснула (молодость всё-таки очень быстро переходит от слёз к веселью).

— Нет, извините, я всё же пока не готова… А вы живёте с мамой, да?

— Да. Она не очень здорова, в основном поэтому.

— Извините, я не знала, — быстро повинилась я. — Но у вас совсем нет никакого своего холостяцкого угла? При разделе имущества с бывшей женой вам даже комнатки не осталось? Простите за бестактный вопрос, конечно…

— Там всё было сложней: мы даже ведь женаты не были… У меня есть дача, то есть такой tiny cottage[21], «дача — зимний вариант».

— То, что надо! Отвезите меня в ваш tiny cottage, затопите печь и рассказывайте мне всякие истории. Я так бесцеремонно распоряжаюсь вашим временем, да? Простите. Но мне это очень, очень нужно! Ну что, что вы так пугаетесь! — прибавила я, совсем осмелев (все мы, женщины, интуитивно чувствуем, когда что можно говорить и до какой границы можно дойти невозбранно). — Вы же смелый человек! Я не Наташа, я на вас не наброшусь, не бойтесь.

— Нет, но…

— Я очень прошу, — прибавила я негромко, другим, серьёзным тоном. — Потому что иначе мне нужно возвращаться в гимназию или даже идти прыгать с моста. Уже и не знаю, что из этого хуже.

— Хорошо! — согласился он. — Но с тем условием, что вечером…

— Уже смеркается, каким вечером!

— Так и быть: что поздним вечером я вас верну в гимназию или, если вы категорически откажетесь в неё возвращаться, сдам на руки вашим родителям.

Я вздохнула: меня сильно огорчало это отношение к себе как к человеку не до конца взрослому.

— А вот историк нам рассказывал, что на Руси до монгольского ига уже в четырнадцать лет девочки выходили замуж, а мальчики шли воевать… — заметила я как бы между прочим.

— Может быть, и неплохо, что сейчас не так, правда? — откликнулся он.

— Ладно, ладно… Вы заметили, что перенимаете мою привычку отвечать вопросом на вопрос?

— Да, я заметил, — подтвердил он. — Уж не знаю, радоваться этому или огорчаться…

The tiny cottage Александра Михайловича действительно больше походил на деревенскую избу, чем на дачный домик. Имелась и печная труба, прямо как я и вообразила. Внутри жилище выглядело симпатичней, чем снаружи: скромным, но уютным. Он, похоже, жил здесь или, как минимум, проводил выходные. Меня на миг захлестнула острая ревность: вдруг женщины сюда тоже приходят? Но почти сразу и отпустила: едва ли доберутся, смутятся внешней невзрачностью. Хотя я же ничем не смущена. А разве я — «одна из женщин»? И вообще, какое моё дело?