Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Мой спутник, не приметив этих моих волнений, быстро и умело разжёг огонь в печи, усадив меня поближе к огню в плетёное кресло.

— Будет холодно, но недолго, — предупредил он.

— Как славно у вас сделана эта стеклянная дверца, — похвалила я. — С ней получается почти камин, правда? А отчего вы не захотели камин в чистом виде — из-за дыма? Я так и подумала…

— Ох, я много чего хотел бы, чего не могу! — улыбнулся он. — Хотел, например, окно прямо в крыше, чтобы ясной ночью видеть звёзды.

— Как здорово! — восхитилась я. — А почему не сделали?

— Потолок над головой придётся разобрать, от чердака отказаться, и потóм: водопроницаемость, град, теплопотери, а если ещё камень бросит какой дурак… Вот так очень часто во взрослой жизни мы мечтаем об одном, а делаем немного другое. Звучит для юной девушки бескрыло, да?

— Нет! Звучит… по-взрослому. Ну и подумаешь, что у вас нет мансардного окна, вы ведь всегда можете выйти на улицу! Я вас вовсе не считаю «бескрылым прагматиком» и «конформистом», Александр Михайлович, не волнуйтесь. Бескрылый прагматик и конформист не приехал бы за мной через двадцать минут, а романтик без всяческого прагматизма не привёз бы плед. Он очень кстати пришёлся: я там замёрла, пока сидела на этой шине…

— Ну вот! — огорчился он. — Надо было вас везти в кафе, а не в выстывший дом.

— Вот уж нет, спасибо! — содрогнулась я. — У вас бывает такое, что никого не хочется видеть? Я сегодня маленькое измученное существо, я даже официанту ответить не сумею. И нет, мне не холодно… почти. А если бы у вас, стесняюсь сказать, нашлось красное вино, я бы совсем согрелась.

(Бутылку вина я разглядела ещё раньше, на полке: могли подарить ученики или, например, прежние сослуживцы. Я была достаточно равнодушна к алкоголю в семнадцать лет, и, к счастью, осталась равнодушной к нему в двадцать восемь. С точки зрения настоящих трезвенников и толстовцев, а также разнообразных веганов и иных сторонников «благостного питания», пожалуй, я к нему недостаточно равнодушна: само то, что он мне не противен, вероятно, вызовет гнев этих господ, так что они поспешат меня записать в скрытые алкоголички. Не возражаю. Нет: в моей просьбе вновь содержался некий вызов, настойчивое и наивное требование не считать меня девочкой. Пиши я нравоучительный роман для пользы юношества, я бы, наверное, опустила эту мелочь. Но жизнь немного шире нравоучительных романов, да и не могу ведь я редактировать свои воспоминания, даже если иные мелочи в них меня и смущают.)

Александр Михайлович вновь рассмеялся, мотая головой. На короткое время спрятал лицо в ладонях.

— Слышал бы нас кто! Вы ужасный человек, Алиса. Мало того, что…

— …Мало того, что заманила вас сюда, то есть напросилась, так ещё и вина прошу, — вы это хотели сказать?

— Именно.

— Пожалуйста, — тихо позвала я. — Пожалуйста, не относитесь ко мне как к школьнице. Я ничего от вас не требую, я не надеюсь стать для вас… близким человеком, но всё-таки, если можно, считайте меня хоть немного… другом, понимающим вас другом, а не… Ксюшей или Олей.

— Я считаю. Я очень дорожу вашей… дружбой.

— Правда? — обрадовалась я.

— Правда. Я сварю горячий пунш, если вы не против. Это всё же полезнее, чем холодное вино. Я когда-то умел…

Превосходный пунш с корицей и гвоздикой был готов через пять минут, а заодно и печь-камин почти полностью прогрела комнату. Я блаженно вытянулась в кресле, сделав несколько глотков. Пробормотала:

— Мне очень хорошо рядом с вами.

— Я бы рад сказать то же, но ничего не скажу, — осторожно отозвался Александр Михайлович.

— Это из-за вашего «абсолютного табу»?

— Да.

— Я смиряюсь перед ним, мне не понять. Я даже в восторге, то есть была бы в восторге, будь мне сорок лет и будь у меня дочка моего теперешнего возраста…

— Вот как вы славно говорите!

— Но сейчас-то всё немного по-другому, сейчас мне не сорок лет! И… ведь оно не вечно, ваше табу? Мне уже через месяц будет восемнадцать. А ещё я закончу школу в этом году…

— Ну, давайте тогда вернёмся к этому разговору, когда это всё случится.

— «Вернёмся» — это ведь первое лицо множественного числа, — отметила я вслух. — То есть «мы вернёмся»?

— Да — если… в общем, если сойдутся много «если».

— Мне очень сладко слышать это «мы», даже при многих «если». Почему, кстати, вы так осторожны? Дело только в ваших принципах, или… вы разочарованы в… женской порядочности? — спросила я немного беспокойно, как бы угадывая, как бы чувствуя. Мы уже так приблизились друг к другу, что обменивались мыслями помимо слов.

— Да, — подтвердил он, тоже без улыбки, немного помолчав. — Были события, которые… Это не снимает, наверное, и моей вины, потому что…

— Не рассказывайте, если не время и если вам трудно. А меня… меня вы тоже считаете непорядочной?

— Вас — нет, — он сел напротив. — Вы абсолютное чудо, Алиса. Чудо, которое свалилось на меня нечаянно и неожиданно, про которое я до сих пор не понимаю, чем я его заслужил.

Я глубоко, прерывисто вздохнула. Закрыла глаза. Неосознанно копируя его движение раньше, спрятала лицо в ладонях. Спросила:

— У вас здесь есть какая-нибудь спокойная музыка?