Майкл Холквист в четвёртой главе своей книги «Достоевский и роман» защищает идею о том, что Христос — в полном богословском понимании — не может быть персонажем романа [Холквист, Майкл. Принстон: Принстон Юниверсити Пресс, 1988. С. 106-111]. Более чем справедливо, потому что история Христа написана раз и навсегда, потому что сама мысль о том, чтобы переписать эту историю, в глазах верующего опасно близка святотатству — но всё это никогда не мешало русским поэтам и писателям создавать свои прочтения евангельской истории. (Фёдор Тютчев, Владимир Набоков, Фёдор Достоевский, Леонид Андреев и Михаил Булгаков — вот лишь несколько имён тех, кого следует вспомнить в этой связи.) Наверное, очень соблазнительно сказать, что Спаситель песни, которую мы разбираем, в точности как и фигура Иешуа из «Мастера и Маргариты» Булгакова,
Как бы там ни было, вопрос о том, можно ли рассказ евангельской истории, как и вообще размышление о богословских истинах, доверить «непрофессионалам», возникает сам собой. Вячеслав Бутусов и Илья Кормильцев примыкают к длинному ряду русских литераторов, которые с церковной точки зрения были мирянами. Их видение Христа не имеет на себе, так сказать, санкции Церкви: достаточно неприятная мысль для верующего, который при этом оказывается, к примеру, поклонником творчества Булгакова. Должны ли были все эти мастера слова попросить церковные власти о чём-то вроде торжественного разрешения «увидеть глазами художественного вымысла» Христа как персонажа своих текстов? Боюсь, такое разрешение никогда бы не было дано: вы не можете видеть глазами вымысла то, что является — или считается — источником абсолютной истины, ведь «правда» и «вымысел» взаимно исключают друг друга. Или им вообще не следовало создавать своё прочтение евангельской истории, ради всеобщего спокойствия? В этом случае их читатели лишились бы очень хороших текстов. «Хороший» здесь — достаточно слабое определение: эти тексты расширяют горизонты нашей мысли, даже если некоторые из них и следует признать ошибочными в богословском отношении. Является ли «воспринятый в свете художественного вымысла» Христос любого из этих авторов просто вымышленным персонажем? Иными словами: должен ли христианин не придавать никакого значения любому из таких художественных описаний, отказаться от веры в них, говоря совсем простым языком? Логичное решение, которое, увы, тоже «пробуксовывает», потому что вера сама по себе не поддаётся доводам рассудка. Видите ли, я не верю в булгаковского «доброго человека Иешуа» в качестве истинного образа Христа: Иешуа, по моему скромному мнению, — слишком слабая и невыразительная фигура. Но я вполне верю, что разговор между Христом и апостолом Андреем, похожий на тот, который Илья Кормильцев воображает — или воссоздаёт — в своей песне, мог иметь место. И, чтобы дополнительно всё усложнить, я полностью верю в то, что беседа Христа и Великого Инквизитора, так блестяще переданная Достоевским в «Братьях Карамазовых», совершилась в действительности, я почти что считаю её подлинным фактом духовной реальности. Делает ли это меня дурной христианкой? Я вовсе не ожидаю, что ответ на последний вопрос будет непременно отрицательным. Также, конечно, не собираюсь я воевать с русским православием или создавать лает ли моя вера в эточто считаю её подлинным фактом духовной реаьностьибычни везрения в этом конкретном случае похизает вашу оновую христианскую секту, поклоняющуюся Достоевскому в качестве нового пророка. Я не знаю ответа на свой вопрос. Думаю, ответ может быть дан лишь Церковью как целым. Считаю, что вопросами вроде этого она, Церковь, не должна пренебрегать.
Дорогие мои студенты, очень удобно воображать себе Церковь как собрание глупых старичков и старушек, неспособных видеть истинную жизнь в её сложности. Порой Церковь и вправду бывает именно и только этим. Но вот: обескураживающее видение Бога как духовной реальности, что существует и