Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Почти все произведения искусства, созданные в Западной Европе после конца средних веков, носят на себе ясный отпечаток их индивидуальных творцов. Похоже, «иконописный» способ создания песен, священных изображений или литературных текстов с его естественными ограничениями для творческой фантазии отдельных авторов был в итоге отброшен как неэффективный. Почему это случилось? Что мы все приобрели посредством этого «переключения режима» и что потеряли? Думаете ли вы, что вы сами в качестве творческого профессионала окажетесь способными переключиться в «иконописный режим» написания текста песни или создания её мелодии? Почему вы сможете или не сможете этого сделать?

Очень сложно описывать творческое наследие музыкальной группы общими словами. Некоторые песни группы — среди них «Шар цвета хаки», «Титаник» или «Скованные одной цепью» — явно задумывались как критика окружающей социальной действительности. Но, хоть это и так, эти песни никогда не пробовали переложить ответственность за скверное положение дел на неких «коммунистических подлецов».

Здесь нет негодяев в кабинетах из кожи,

Здесь первые на последних похожи

И не меньше последних устали, быть может,

Быть скованными одной целью, связанными одной целью,

— как об этом говорит Илья Кормильцев. Не вожди коммунистической партии, а само зло внутри человеческой природы стало причиной того, что граждане Советской России оказались «скованы одной цепью». Должна, наверное, добавить, что и Бутусов, и Кормильцев — в отличие от множества бардов позднесоветского периода — никогда не заигрывали с идеей о том, что одна форма правления по самой природе вещей лучше другой. Их «Гудбай, Америка» даёт это понять очень ясно. Что же до «Скованных одной цепью», четыре проницательных строки этой песни равно применимы, по моему скромному мнению, к любому угасающему политическому режиму.

Можно верить и в отсутствие веры,

Можно делать и отсутствие дела.

Нищие молятся, молятся на

То, что их нищета гарантирована.

Не думаете ли вы, что эти строки, изначально созданные как характеристика советской реальности, в наше время точно описывают западный «дивный новый мир» сегодняшнего дня?

Илья Кормильцев однажды сказал, что он терпеть не мог время, когда группа была популярна, потому что слушатели понимали примерно десять процентов «творческого посыла» группы. Не могу судить, так ли это — да и вообще, «мизантроп» кажется вполне уместным словом, когда мы говорим о характере Кормильцева, — но честно признаюсь, что многие песни «Наутилуса» для меня остаются загадочными. «Википедия» для описания поздних текстов группы использует слово «философский». Сомневаюсь, впрочем, является ли это определение точным. В наши дни всё, что поднимается над уровнем «Не рань меня, детка, не мучь меня, детка, не надо», автоматически получает название философии. Такие композиции группы, как «Бриллиантовые дороги», «Падший ангел», «Чёрные птицы» или «Князь тишины», не содержат изобилия философии, но заключают в себе то, что я, достаточно условно, называю мистицизмом. Что такое мистицизм? Это, если пользоваться определением из второй лекции, продукт ночной, ноктюрнальной, интуитивной стороны человеческого ума. «Ну, отлично, — скажете вы, — но является ли этот продукт достаточно ценным для того, чтобы мы его купили? Что такое мистицизм по своей сути?» Понятия не имею. Думаю, кстати, что любой из великих мистиков, кто-то вроде Мейстера Экхарта или Св. Иоанна Креста, дал бы вам точно такой же ответ.

И напротив, иные песни дуэта Бутусова-Кормильцева достаточно просты с точки зрения того, чтó именно артисты стремятся сказать, — что не делает эти песни менее значимыми. Такие однонаправленные композиции, как «Тутанхамон», «Тень» или «Крылья», напоминают дидактические эссе, или этические поучения для начинающих, или, пожалуй, небольшие проповеди. Тема этих малых проповедей обычно проста, но это — та разновидность простоты, которую мы привыкли связывать с вечными евангельскими истинами и которую мы, слабые и порочные люди современности, со всей нашей переусложнённостью, привыкли забывать.