Агнесе продолжала читать свой доклад о моей «нравственной деградации», обнаруживая, между прочим, отличное знание того, чтó я говорила на каждом занятии. Откуда?! Правда, Адам всё добросовестно конспектировал, а пара других студентов в самом начале курса спросили моего разрешения записывать мою речь на диктофон. Двое спросили, другие могли и без спроса это делать. А ведь ей нужно было с одним из моих студентов заранее договориться, заранее осознанно начать копать для меня яму: случайно такого никак бы не произошло. Фу, как неприятно! Что же я, однако, проявляю какую ребяческую наивность? Люди в любой стране устроены одинаково, да и вообще мало поменялись за две тысячи лет, как сказал известный персонаж Булгакова… Мне вменялся в вину полный набор прегрешений против негласных заповедей современности, написанных хорошими людьми с правильными лицами. Вот, например, в ходе самой первой лекции я восхваляла царизм в его качестве авторитарного режима, принесшего, как известно, так много страданий народам, оккупированным Российской империей. (Разницы между Российской империей и Московским царством Агнесе, кажется, вообще не видела.) Во время лекции номер два я внушала студентам чувство неуверенности в себе и даже депрессивные мысли, затрагивая тему смерти и близкие к ней темы, что могло спровоцировать чрезмерные переживания и иные психологические проблемы у учащихся; кроме того, предложила — ужас, кошмар! — атеистам пойти и самоубиться, честно исполнив полную меру их атеизма. На лекции номер три защищала русский милитаризм, критически отзывалась о русских пацифистах, уничижительно прошлась по гомосексуализму, а также оправдывала домашнее насилие как способ решения разногласий супружеской пары. («Да неужели?» — так и захотелось мне воскликнуть, но я сдержалась.) На лекции номер четыре проявила гомофобию, высказав мысль, что гомосексуальные браки приведут к угасанию культуры западных наций. Во время лекции номер пять усомнилась в праве детей на выбор собственной гендерной идентичности. На шестом занятии подвергала привычку студентов пользоваться социальными сетями уничижительным оценкам, демонстрируя склонность к психологическому доминированию; унижала «девственников поневоле» в их качестве социально-гендерного меньшинства, задавала студентам слишком личные вопросы (это про то, хорошо ли быть верным своему партнёру, сообразила я), а заодно вновь обнаружила гомофобию, усомнившись в таланте гомосексуального британского исполнителя и заявив, что его исполнение русского романса бледно на фоне оригинала. На седьмом снова расписалась в поддержке российской великодержавности, более того, позволила себе косвенный намёк на одобрение ужасных мер расправы нынешнего режима в России с его политическими оппонентами вроде Сергея Скрипаля (видимо, строчкой из песни Гребенщикова Let us see, what the poison can do[6] — но ведь не я её так перевела!). На восьмом, четвёртом и пятом навязывала студентам свои религиозные взгляды, а также пропагандировала антинаучные идеи. (Я не могла припомнить за собой никакой антинаучности, но видимо, антинаучность заключалась уже в самом допущении того, что люди могут ходить по воде. Забавно наблюдать, как история делает полный круг и как теперешняя риторика западного мира начинает напоминать рассуждения участников раннесоветского общества «Безбожник». Или ей не понравились «нежные звёзды» и мысль о том, что наука мало знает о звёздах? Запросто…) Ну и, наконец, на последнем произнесла речь в защиту токсичной маскулинности, а также была замечена в склонности к расизму, несколько раз нарочито упомянув принадлежность музыканта к этническим меньшинствам и даже вслух высказав нелепую мысль о том, что его национальность якобы повлияла на его мировоззрение. Чему, спрашивается, может научить такой педагог? Насколько оправдано продолжение сотрудничества с ним? Не боятся ли уважаемые коллеги, что, выказывая чрезмерную снисходительность или, возможно, почти преступное равнодушие к столь чувствительным вопросам современности, мы напрашиваемся на негодование со стороны студентов и широкой общественности? И так далее. Ловкие, умело составленные фразы, настолько умело, что я засомневалась: да полно, сама ли она это всё написала?
Мисс Бёрзина закончила своё обвинение и с достоинством села. Тягостное молчание повисло над столом. Нет, не так: три или четыре педагога с трудом прятали ухмылки. Похоже, эти трое или четверо вместе с Агнесе успели составить некую «прогрессивную партию» внутри колледжа, противостоящую «старым консервативным дуралеям»; похоже, этот небольшой педагогический коллектив тоже бурлил интригами, тайнами и волнениями, о которых я даже не подозревала… Эти, другие вполне могли оказаться настоящими авторами атаки на меня, верней, на «замшелые традиции», использовав девушку из Латвии в качестве марионетки, «умного орудия», ведь это так… так… так по-британски!
Сэр Гилберт кашлянул и, прежде чем я успела что-то ему сказать, встал с места.
[