Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Наша начальная лекция посвящена Игорю Саруханову, российскому рок-музыканту, певцу и композитору с армянскими корнями, родившемуся в 1956 году. Однако вначале давайте обсудим базовые термины: определим эти термины, верней, развенчаем их: подвергнем сомнению их валидность в контексте нашего курса.

Общим местом в наше время стал тот факт, что всё что угодно — даже непечатные слова — достойно изучения. (Я постараюсь изо всех сил избегать песен с непристойностями; прошу прощения у тех из вас, кто, может быть, их предвкушали.) Говоря проще, если даже копрофагии можно дать научное определение или посвятить ей серию лекций, то же самое, безусловно, можно сделать и с поп-культурой. Любой преподаватель гуманитарных дисциплин вынужден попросту принять то, что современное академическое знание всё более и более отстраняется от всяческой нравственной ответственности за то, что оно делает своим предметом. Догадки по поводу того, почему так происходит, уведут нас далеко в сторону, поэтому оставим такие рассуждения вовсе.

При всём сказанном остаётся, однако, неясным, насколько мы можем полагаться на все эти определения — «народная музыка», «рок-музыка», «поп-музыка», «бардовская песня», «военная музыка», даже «симфоническая музыка» — при разговоре о российской музыке второй половины XX века. С одной стороны, большую часть тех песен, о которых мы будем говорить, действительно можно отнести к одной из этих категорий. Например, более или менее очевидно, что, называя Виктора Цоя рок-звездой девяностых, мы не применим это определение, скажем, к Валерию Ободзинскому. (Замечание в скобках: Виктор Цой был больше чем рок-звездой: за годы, прошедшие после его смерти, его образ стал почти что объектом поклонения.) Но при этом существует некая черта, граница, до пересечения которой все эти определения, применённые к российской музыке указанного периода, продолжают работать. За этой чертой они лишаются всякого смысла, попросту «падают в воду» бесплодных терминологических спекуляций и идут ко дну.

Позвольте привести вам три примера. Вот Николай Расторгуев, исполняющий романс, — уверена, что вы знакомы с термином. Оксфордский музыкальный словарь сообщает, что романс «в основном… предполагает особенно личное или романтическое отношение [к предмету]». И действительно, романс, о котором идёт речь, деликатно говорит о любви и имеет приятную мелодию, а его текст — сам по себе превосходный образчик русской поэзии раннего XX века. Текст романса был написан Николаем Гумилёвым, влиятельным русским поэтом, литературным критиком и путешественником, арестованным и казнённым тайной советской полицией в 1921 году. Но Николай Расторгуев — вовсе не типичный исполнитель романсов. Он, строго говоря, — фронтмэн группы «Любэ», известной русской рок-группы. Чтобы ещё больше всё усложнить, я даже скажу, что «Любэ» — это патриотическая рок-группа, а также любимый музыкальный коллектив Владимира Путина. Учитывая всё сказанное, имеем ли мы здесь дело с романсом или рок-композицией?

А вот «В лесу прифронтовом», очень показательная советская военная песня периода Второй мировой войны, «официальный пропагандистский мусор», как, возможно, кто-то захочет определить её. (Спойлер: это не так.) Согласитесь ли вы с тем, что она совсем не похожа на военный марш? Про эту песню говорят, что она была очень популярна среди простых солдат, которые, между прочим, сочинили народный вариант её слов, таким образом создав народную песню в лучшем смысле этого определения. Итак, к какой из двух категорий, а именно «военная песня» и «народная песня», мы должны отнести «В лесу прифронтовом»?

И, наконец, вот Государственный оркестр республики Беларусь, исполняющий симфоническую версию «Группы крови» Виктора Цоя. Должны ли мы и в этом случае продолжать рассматривать «Группу крови» как образчик рок-музыки, даже при таком её исполнении?

Я хочу, чтобы вы ясно понимали, что все перечисленные песни не являются какими-то редкими исключениями. Для российской музыки указанного периода смешение жанров или нарушение жанровых границ всякий раз, когда исполнитель считает это необходимым, является правилом, а не исключением.

Мы можем порассуждать о причинах, лежащей в основе этой методологической анархии. Боюсь, однако, что мы будем рассуждать о них бесконечно, пока не поймём одну простую вещь, а именно насколько русское видение того, чем вообще является музыка, отличается от западноцентричного видения музыки.