Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Каких людях, кто тебя здесь слушает! (Мы стояли на лестнице, а весь наш класс уже ушёл в столовую.) Погляди, никого нет рядом… Что именно тебе не понравилось? То, что он взял мой телефон?

(NB: Это действительно случилось: он попросил меня на самом первом занятии написать мой телефон в его блокнот сразу под списком учащихся, при этом поставил от моей фамилии к телефону стрелочку и сделал рядом с моей фамилией пометку P, видимо, prefect или praepositor[19].)

— Ура, догадалась, двух лет не прошло!

— А то, что я староста класса, тебе ничего не говорит?

(Ещё одна пометка в скобках: в ноябре, после того, как предыдущая перешла в другую школу, я действительно стала новой старостой. Не знаю, что здесь сыграло роль: может быть, то, что я, будучи почти отличницей, при этом не выделялась никаким проблемным поведением, ни скандальным, ни вызывающе-клерикальным; а может быть, то, что мы тогда в домóвом храме встретились с Розой Марковной глазами.)

— Ты хочешь сказать, что он у всех старост берёт телефоны?

— Во-первых, думаю, да, во-вторых… Наташа, это смешно просто! Он почти старый мужик, у него седина в волосах!

— Седина в бороду — бес в ребро, — скептически прокомментировала моя подруга.

— Я этого вообще не почувствовала, никакого мужского внимания с его стороны!

— А ты никогда ничего не чувствуешь, поздравляю! Знаешь, что? Думаю, его надо проверить…

Свою мысль она, однако, сразу не продолжила и вернулась к идее только вечером, когда все легли спать, а мы, по традиции, уселись шептаться на подоконнике. Согласно её плану, я должна была, оставшись после уроков с новым учителем в кабинете наедине, сделать невинные глаза и… дальше как пойдёт, но в идеале — получить его телефон, а может быть, и пару комплиментов, нескромных намёков или скороспелых обещаний. Это, по её словам, убедительно доказало бы нечистоту намерений Азурова или, как минимум, его нестойкость к молодым девицам. Я дослушала её план до конца и только после яростным шёпотом возмутилась:

— Тася, это бред чистой воды! Во-первых, он мне сразу даст свой телефон, как старосте, во-вторых… я не буду этого делать!

— Хорошо! — легко согласилась она. — Тогда сделаю я. У меня и оснований больше.

В домóвый храм можно было подняться из коридора третьего этажа, но сам храм находился не на третьем этаже, а несколько выше, в башенке или мезонине, о чём я, кажется, уже писала. Коридор третьего этажа и храм соединяла лестница в два пролёта, и у этой лестницы имелась своя лестничная клетка. Лестничную клетку от коридора отделяла стена с дверным проёмом без двери. На лестничной клетке не было ни одного окна, верней, одно окно изначально имелось, но за прошедший век его заложили — поэтому освещалось помещение электрическим светом, который полагалось включать при входе на лестницу, а в иное время он не горел. А ещё в коридоре третьего этажа стояла лавка, причём стояла так удачно, что любой, зашедший в темноту лестничного пространства и вставший в его глубине, мог бы видеть и даже слышать сидящих на этой лавке без большого риска самому быть увиденным.

Мы договорились, что после очередного урока английского языка Наташа попросит нового учителя о личной беседе и пригласит на эту лавку на третьем этаже, а я пронаблюдаю за ними, на всякий случай: и чтобы быть свидетельницей, и… мало ли что может случиться! (Глядя на всё это из теперешнего возраста, думаю: ну не бесконечная ли глупость? Зачем мы это всё затеяли? И снова ответ простой: скучно нам было, бесконечно скучно, а молодой энергии хоть отбавляй. Мальчики в этом возрасте лазают по заброшенным зданиям и телевышкам, а девушки творят такие вот вещи. Почти любая, обернувшись на свои шестнадцать или семнадцать лет, вспомнит похожую глупость, да часто и не одну.)

План имел несколько узких мест: учитель, во-первых, мог не согласиться на беседу наедине с ученицей — но Наташа обещала задействовать все свои актёрские способности. Во-вторых, лавка могла быть занятой — но вряд ли: два сдвоенных урока английского заканчивались как раз перед большой переменой, в которую не только в «рекреации», как называли третий этаж, но и в классах обычно почти никого не оставалось. При условии прохождения двух этих узких мест всё прочее зависело от Наташи — и «держись, любитель нимфеток, мы тебя выведем на чистую воду!» Обе мы к тому времени прочитали «Лолиту», а насчёт «нимфеток» мы, конечно, обе льстили себе: какие нимфетки! Великовозрастные кобылицы.

Я согласилась в этом всём участвовать, хотя кошки на душе скребли: я не чувствовала в этой просьбе дать свой, старосты, телефон никакого любовного, тем более эротического подтекста. Я втайне надеялась, что учитель выйдет из этого испытания с честью. Но если нет… я в нём разочаруюсь самым жестоким образом! И с первой парты тоже отсяду, потому что бережёного Бог бережёт! И Розе Марковне скажем… то есть я-то ничего не скажу, но с Наташи станется, а тогда погонят Александра Михайловича из Православной женской гимназии в три шеи. (А жаль будет, правда?)