Русское зазеркалье (двуязычная версия)

Чтобы пройти второе из узких мест плана моей подруги, мы решили, что я, отпросившись на уроке в туалет, оставлю на лавке записку «Не садиться, сломана!» — и уберу её только перед тем, как спрячусь в своём наблюдательном пункте.

Минут за двадцать до окончания урока я подняла руку, попросилась выйти — Азуров кивнул, даже не останавливаясь в своём монологе. Оказавшись в коридоре третьего этажа, я вырвала листок из тетради, написала предостережение не садиться — и вдруг у меня застучала кровь в висках: я поняла, что сделаю ещё.

Please do not sit down![20]

— прибавила я по-английски, крупным и разборчивым почерком, решив для себя, что забирать эту записку не буду. Он мог узнать мой почерк: тем же почерком я записала свой телефон в его блокнот. Правда, и Наташа могла догадаться… но жить, не рискуя, невозможно.

Звонок с урока. Постепенно стихающий гул голосов: все спускаются в столовую. А вот и поднимающиеся шаги…

— Давайте здесь присядем, Александр Михайлович, если вы не против.

— Здесь какая-то записка лежит…

— Да ерунда, пятый класс играл, глупости! — Наташа быстро скомкала мою записку и проворно спрятала её в карман платья.

Я отступила в тень ещё на шаг, полностью спрятавшись: я не хотела этого всего видеть, слышать было достаточно.

— Так о чём вы хотели спросить? — голос Азурова.

— Вы ведь заметили, Александр Михайлович. что у меня очень, очень плохо с английским…

Я поразилась Наташе в очередной раз: она, судя по тону её голоса, отказалась от всяких вульгарных моделей соблазнения, была самой скромницей… Интересно, будь я мужчиной, клюнула бы я на эту приманку?

— Я заметил.

— Что мне делать, если я буду получать «тройки» и «двойки»?

— Я могу вам посоветовать хороший сайт для начинающих.

— Александр Михайлович, нет никаких сил, я неспособна к языкам! И Интернета у нас здесь тоже нет…

— Тогда ничего не сделать. «Двойки» и «тройки» никого не сделали плохим человеком.

— Дело в том, что я надеялась на серебряную медаль…

— Тогда учите язык, Наташа. Если вы его не выучите, вы не заслуживаете серебряной медали, — Азурова этот разговор, похоже, забавлял, но уже начинал немного сердить. — Вы надеялись, что я вас пожалею? Это будет не очень честно по отношению к тому, кого я не пожалею. Что ж…

— Нет, нет, подождите! Дело в том, что у меня очень строгие родители… Они меня… они меня в порошок сотрут за «двойки», Александр Михайлович!

— Вот как? Они у вас, что, строго православные люди?

— Д-да…

— Тогда им нужно просто объяснить, что «стирать кого-то в порошок» за оценки вообще глупо, а православному человеку знать язык геополитического врага — не очень обязательно. Я серьёзно. Я скажу об этом Розе Марковне, и она позвонит вашим родителям. Могу это сделать прямо сейчас. Это всё?

— Алексан-михайлыч, Алексан-михайлыч, нет, никому не надо ничего говорить! Ещё немножко. Я…

Пауза. Мне было невозможно жарко в своём закутке, не хватало воздуха, сердце стучало, и я вдруг поняла, как мне сильно, мучительно стыдно это слушать, а быть соучастницей — особенно. Даже после «близости» с подругой, когда схлынула гормональная буря, так стыдно мне не было. Только и оправдание моё — эта записка с просьбой не садиться.

— Я, — подрагивающий Наташин голосок, — смогу увидеть вас где-то в другом месте?

— Зачем?

— Чтобы решить проблему с моими оценками… и не только…

Пауза, примерно пятисекундная. Я отсчитывала секунды, мне было важно, как долго он будет молчать. Почему так долго? Почему целых пять секунд?

— Нет.

(Облегчение!)

— Нет?

— Наташа, это всё беспредельная глупость. Читали вы Бориса Васильева? «Глупости не надо совершать даже от скуки». Извините, я огорчён: я думал, у вас что-то важное ко мне, вам плохо, больно, не с кем посоветоваться. Позвольте, я пойду, наверное.

— А вы запишете мой телефон?

Нет, эта девочка боролась до конца!

— Зачем ещё?

— Потому что мне действительно грустно, и больно, и не с кем посоветоваться.

— Вы уверены? — с большим сомнением произнёс Азуров. — Знаете, человек, которому плохо и больно, не предлагает на голубом глазу…

— Мне очень стыдно, — залепетала Наташа дрожащим голосом, — но мне просто не хватает тепла, ласки, любви, мне очень плохо, меня никто не понимает, мне очень нужна поддержка, я поняла свою ошибку, но дайте, дайте мне телефон, пожалуйста!

Пауза. Шорох карандаша по бумаге. Он всё-таки даёт ей свой телефон! Какое безобразие… Какой позор!

— Спасибо, спасибо! — снова Наташа. — Можно я вас… поцелую?

— Нет, этого нельзя. Тренируйтесь вон… на Але Флоренской. Good-bye! See you next week.[21]

Я дождалась, когда шаги учителя смолкнут на лестнице. Вышла в растрёпанных чувствах к подруге.

— Ты видела, видела! — Наташа, взбудораженная, размахивала своим блокнотом как трофеем.

— Слышала, но не видела. Тысячу раз пожалела.

— Прищучили педофила, поздравь меня!

— Мне так не показалось…

— Но я кое-чего добилась, правда?

— Наташа, дура, зачем?!

— Сама дура: это спорт, это тренировка охотничьих навыков! Я ещё прижму его, он попляшет у меня…

— Почему ты его так возненавидела, что он тебе сделал?

— А скажи: ты меня к нему ни капли не ревновала, ни чуточки?