Рынок удобных животных

Реагируя на различные внешние стимулы, Трико постепенно открывает игроку свое «лицо». Поведение животного достраивает и усложняет его неизменно незавершенный портрет, альтернативный трогательной внешности. Наблюдая за реакциями Трико, игрок получает возможность разобраться в мотивациях своего компаньона и выучить его язык – невербальные коммуникативные сигналы, позволяющие им действовать сообща, не отрицая и не обесценивая особенности друг друга. Трико тоже изучает мальчика, подстраивается под его движения и даже начинает имитировать их506 – не интерпретируя мотивы его действий, он учится вести себя сообразно с ними. Такое взаимное непонимание, «общение без говорения»507, дает Трико и мальчику шанс выжить во враждебной среде. Монстр перепрыгивает через пропасти и взбирается на заброшенные башни, мальчик снимает стеклянные предметы, пугающие зверя, и вытаскивает из его тела копья. Вместе они ломают алгоритм эксплуатации животных и жертвоприношения детей: уничтожают Ядро, освобождают химер и сбегают из Долины. В этом симбиозе каждая сторона действует и как этический агент, и как реципиент этического отношения, переживающий последствия действий своего компаньона.

Готовность Трико пожертвовать своим благополучием ради другого противоречит убеждению в том, что животные не могут превзойти врожденный эгоизм и «воплотить альтруистические чувства, на которые способны лишь люди»508. Хотя и те и другие могут быть генетически предрасположены как к эгоистичному, так и к самоотверженному поведению, распространенное представление о неспособности животных к жертвенности позволило Левинасу исключить этих «пленников чувственного восприятия, которое эгоцентрично и в конечном счете эгоистично» из числа этических агентов, по крайней мере до тех пор, пока в его жизни не появился Бобби509. Во время заключения в концлагере № 1492 Левинас познакомился с бездомной собакой, которая радостно приветствовала его при встрече, узнавая в нем человека, в то время как охранники лагеря считали узников лишь «как бы людьми, стаей обезьян»510. В эссе «Имя пса, или Естественное право» Левинас вспоминает:

И вот примерно в середине долгого срока плена – на несколько коротких недель, пока его не прогнали часовые – в нашу жизнь вошел бродячий пес. Однажды он прибился к толпе, когда мы под охраной направлялись на работу. Пес ютился где-то в диком углу поблизости от лагеря. Но мы звали его Бобби – экзотическим именем, как и положено любимой собаке. Он появлялся на утренних поверках и ожидал нашего возвращения, весело прыгая и лая. Для него – это неоспоримо! – мы были людьми511.