Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

Он мыкается без дела. После обеда он спит, спит всегда, как и в тот знаменательный день, когда раздаётся обыкновенный дребезжащий телефонный звонок. Любаша подходит, кричит, что спрашивают его, из ЦК. Он подскакивает, со сна раздражённый, абсолютно уверенный в том, что какой-нибудь сукин сын решил его разыграть. Его вежливо спрашивают:

   — Михаил Афанасьевич Булгаков?

Он отвечает недовольно и хрипло:

   — Да, я.

С того конца провода сообщают как ни в чём не бывало:

   — Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.

Растерявшись, он переспрашивает несколько раз:

   — Что? Сталин? Сталин?

Трубка смолкает, а он громко, нервно кричит:

   — Любаша!

И жестом показывает, чтобы она скорее надела наушники.

Тут раздаётся глуховатый голос с грузинским акцентом:

   — Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков.

   — Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

   — Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь.

Пауза. Вновь глуховатый голос с грузинским акцентом:

   — А может быть, правда — вы проситесь за границу? Что, мы вам надоели?

Важно то, что именно этого вопроса он и не ожидает, и теряется, и медлит, и отвечает не сразу:

   — Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины? И мне кажется, что не может.

   — Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

   — Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

   — А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам нужно встретиться, поговорить с вами.

   — Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить!

   — Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю вам всего хорошего.

Он ещё не совсем осознает происшедшее, может быть, соображает, как это бывает, уж не приснился ли ему этот глухой грузинский медленный голос, как раздаётся новый звонок. Из МХАТа в явной суматохе звонят. Приглашают служить. Стало быть, решительно ничего не приснилось ему.

Он тут же мчится на Большой Ржевский к Шиловским. Елену Сергеевну застаёт. От слова до слова передаёт ей весь разговор. Впоследствии передаёт ей множество раз, так что разговор слово в слово отпечатывается в её памяти навсегда.

И как не отпечататься, как не остаться. Злой рок ещё раз минует его. Судьба его поворачивается если не в лучшую, то хотя бы не в худшую сторону. Он может жить. Какое-то время. Неизвестно какое. Однако год или два у него имеется впереди. Кроме того, к нему возвращается любимое дело. Он остаётся в грозовой, задёрнутой чёрными дымами, но всё же в родной стороне.

Отчего его милует Сталин? Невозможно сказать. Предполагаю психологически допустимую вещь. Сталину нравится его ни с чем не сравнимая дерзость. Уничтожить этого непокорного литератора он может всегда, но для раздутого самолюбия такого жестокого человека куда приятней сломить, на свою сторону перетянуть, заставить не за страх, а за совесть служить. Косвенное подтверждение такой догадки имеется. Елене Сергеевне много позднее передают слова Сталина, обращённые к Горькому по поводу комедии Эрдмана:

— Да что! Я ничего против не имею. Вот — Станиславский тут пишет, что пьеса нравится театру. Пожалуйста, пусть ставят, если хотят. Мне лично пьеса не нравится. Эрдман мелко берёт, поверхностно берёт. Вот Булгаков!.. Тот здорово берёт! Против шерсти берёт. (Он рукой показал и интонационно). Это мне нравится.

Так что мотивы помилования нетрудно понять. Даже, возможно, и встречи Сталин хотел, надеясь, что довольно несколько ласковых слов, брошенных в телефон, чтобы писатель Булгаков переменил свои убеждения, поскольку все меняют, стоит только на них взгляд обратить, и бросится так же сильно и здорово что-нибудь о современности сочинять. Оказалось, не бросился, и желание встречи пропало, всё-таки неудача, хотя надежда на исправление осталась, осталась, видимо, до конца.

А Михаил Афанасьевич что? Ждёт ли он встречи с товарищем Сталиным? Ждёт. Много раз с Еленой Сергеевной говорит. Предполагают, что надеется в личной беседе что-то товарищу Сталину объяснить, чуть ли не на путь истинный намеревается наставить вождя.

Я не думаю так. Всё, что он мог и считал нужным сказать, он в письме обстоятельно изложил и Сталин это в письме прочитал. Вождю революции, яростному врагу компромиссов, постепенных движений, последовательных реформ, карающему без малейшей пощады реформистов и постепеновцев всех мастей и оттенков, он себя гордо и с вызовом объявил именно постепеновцем, сторонником Великой, никуда не торопящейся вскачь Эволюции. Чего ещё? О чём они могли говорить? На что бы он надеяться мог?