Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

И всё-таки чем прекрасна даже самая скверная, самая чёрная жизнь, где и в прошедшем большей частью тоска и тоска, и в будущем не брезжит ни зги, сколько ни пялишь глаза, поскольку очевидно до слёз, что обречён? Я думаю, тем, что жизнь многоцветна и что неожиданность непредвиденного в ней копошится всегда.

Глава одиннадцатая. “КЛЯНИСЬ, ЧТО Я УМРУ У ТЕБЯ НА РУКАХ!”

ПРЕДСТАВЬТЕ себе, однажды бредёт он с кислой душой в “Метрополь” и кого же встречает после долгой-долгой, после прямо бесконечной разлуки? Да, вы угадали, читатель: вдруг, ни с того ни с сего, он встречает её, ушедшую от него навсегда!

“Но, очевидно, всё-таки это была судьба, — впоследствии рассудит она. — Потому что, когда я в первый раз вышла на улицу, я встретила его...”

Сочной зеленью веселится роскошный июнь. На прогретых солнечных улицах воняет гнусным бензином и пылью. Он не видит никого, ничего. Он расцветает, он преображается весь. У него сияют глаза. Он смеётся от приступа счастья. Он стоит перед ней молодой и здоровый, хотя только что еле ноги волок от усталости, от мерзейшего нежелания жить, знакомого всем, у кого на нервах истёрлись чехлы. И он говорит:

   — Я жить без тебя не могу.

И она отвечает:

   — Я тоже.

И тут же в один голос без колебаний решают соединить свои жизни в одну, уже навсегда. Они приходят на Пироговскую и на какое-то время остаются одни. Он сидит на диване, может быть, в кресле, не знаю, не успел разглядеть. Она у его ног опускается на подушку, и тут они говорят друг другу слова, которые позднее он, почти ничего не меняя, вставит в свой знаменитый роман. Она глядит ему с любовью в глаза. Она говорит:

   — Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный! Об этом знаю только я одна. Смотри, у тебя седые нитки в голове и вечная складка у губ. Мой единственный, мой милый, не думай ни о чём. Тебе слишком много пришлось думать, а теперь буду думать я за тебя! И я ручаюсь тебе, ручаюсь, что всё будет ослепительно хорошо.

Но именно в эту минуту на него леденящей волной наплывают сомнения. И он говорит:

   — Я ничего не боюсь, и не боюсь потому, что я уже всё испытал. Меня слишком пугали и ничем более испугать не могут. Но мне жалко тебя, вот в чём фокус, вот почему я и твержу об одном и том. Опомнись! Зачем тебе ломать свою жизнь с больным и нищим? Вернись к себе! Жалею тебя, потому это и говорю.

Именно эти слова они говорят, и пусть мне чем угодно и как угодно доказывают, что я ошибаюсь, что это всего лишь роман, я останусь стоять на своём, даже если и ошибаюсь. Он именно это должен был ей непременно сказать. И она с улыбкой бесконечного превосходства, как в таких случаях говорят настоящие женщины, обрекая себя на подвиг и крест, отвечает ему, что она никогда не оставит его. И он вдруг говорит ей слова, которых она никак не ждёт от него и которых, быть может, он и сам за мгновенье не ждал от себя, да, видимо, в измождённое сердце вдруг с размаху вонзилась игла:

   — Дай мне слово, что умирать я буду у тебя на руках.

Она снова смеётся, молодая, красивая, полная самого светлого счастья и непоколебимой веры в себя:

   — Конечно, ты будешь умирать у меня на руках.

Он смотрит серьёзно, хорошо понимает её и по этой причине обращается к ней ещё раз:

   — Я говорю об этом серьёзно. Клянись!

Серьёзней она не становится, вечная женщина, и всё же произносит серьёзно и смело:

   — Клянусь, ты умрёшь у меня на руках!

И через несколько дней на всё лето уезжает с детьми в Лебедянь.

Вот и скажите по совести: какой это цвет? Оранжевый, розовый, голубой?