Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

Начинаются переговоры с Любовью Евгеньевной, которая об их отношениях знает давно и у которой тоже бурно кипит какой-то роман. В общем, револьвером она не грозит, не устраивает грызни, не заваривает унизительных сцен. Она отпускает его на свободу чуть ли не с видимым удовлетворением. Возникает один-единственный, зато проклятый, потому что квартирный, вопрос. Где они станут жить? Квартирой на Ржевском, разумеется, владеет Шиловский, и даже тень мысли не осеняет красного воина, что он должен оставить эту квартиру женщине, хотя бы и бывшей жене, поскольку по своему положению в мгновение ока получит другую. Любовь Евгеньевна вовсе не имеет жилплощади. Возникает соблазнительный план: они поживут какое-то время втроём. И когда ей сообщают, что решили, мол, пожениться, она предлагает сама:

   — Но я буду жить вместе с вами!

На что Елена Сергеевна искренне отвечает:

   — Конечно.

Вероятно, осуществился бы этот соблазнительный план и они поселились бы в самом деле втроём, однако вскоре Любовь Евгеньевна по бабьей глупости берётся остеречь и подруге помочь:

   — Ты не знаешь, на что идёшь. Он жадный, скупой. Он не любит детей.

Черт их возьми, этих баб! Восемь лет прожила с замечательным человеком, каких мало на свете, и вот только эту гнуснейшую ложь и узнала о нём!

Елена Сергеевна именно знает, что он не такой и что идёт на подвиг и крест, причём на подвиг и крест идёт с радостью, с высоко поднятой головой, и потому говорит:

— Нет, Любочка, боюсь, нам не придётся жить вместе. Я слышать не могу, как ты говоришь о нём плохо. Ну какой Миша скупой!

Таким образом, на Пироговской однажды тоже составляется военный совет. Судят и рядят втроём. Решают купить Любочке комнату, в том же доме, чуть ли не за стеной. Остаётся открытым один только, зато низменный и тоже проклятый вопрос: на какие деньги купить. А пока Елена Сергеевна остаётся в квартире Шиловского, что, натурально, Михаила Афанасьевича заставляет жестоко страдать, а по временам доводит до бешенства.

3 октября он разводится с Любовью Евгеньевной. 4 октября должна состояться регистрация с Еленой Сергеевной, однако в этот праздничный день он обязан томиться на одной из давно ставших бессмысленными репетиций заколдованных “Мёртвых душ”, не имея права уйти, хотя уже вполне неизвестно, для какой надобности он обязан эти постылые репетиции посещать. И он, улучивши минутку, передаёт записочку режиссёру, который властен над ним:

“Секретно. Срочно. В 3 3/4 я венчаюсь в Загсе. Отпустите меня через 10 минут”.

И Сахновский милостиво отпускает его через 10 минут. И они наконец венчаются в загсе, после чего она возвращается к бывшему мужу, а он возвращается к бывшей жене.

Железная формула о бытии и сознании давит неумолимо, топчет и разрушает его, и уже действительно невозможно представить себе, чтобы этот измученный, беспрестанно оскорбляемый человек, бытие которого составляется, как нарочно, из одних неприятностей и лишений, вдруг одумался бы, перековался и грянул хвалу.

Никакая при таком бытии невозможна хвала.

Той же стороной эта жестокая формула катком проходит и по бывшей жене, и Любовь Евгеньевна напишет впоследствии, много десятилетий спустя:

“Не буду рассказывать о тяжёлом для нас обоих времени расставания. В знак этого события ставлю чёрный крест, как написано в заключительных строках пьесы Булгакова “Мольер”...”

И каким-то неведомым, чуть ли не фантастическим и неземным духом пышет записочка, полученная в эти нервные дни из Парижа:

“Автору “Мольера” и “Мёртвых душ” привет от странника, который — к слову сказать — оскандалился и на юге получил грипп, только 3-4 дня как опять гуляю. Напишите, как живете и работаете...”

Что ответить на этот потусторонний запрос? Как рассказать, что они там под благословенными лазурными небесами подхватывают простуду, а у нас тут денег нет, а есть квартирный вопрос, жизни по причине которого нет, так что ум, натурально, заходит за разум.

На две недели удаётся с Еленой Сергеевной укатить в Ленинград. В Ленинграде снимают прекрасный номер в “Астории”, чуть не тот самый, который впоследствии попадает мимоходом в роман, с серо-голубой позолоченной мебелью, главное же, с великолепным ванным отделением, что для него важно до чрезвычайности, поскольку без тёплых успокоительных ванн он, кажется, уже не живёт. Отсюда он пытается хоть как-нибудь ответить в Париж:

“Дорогой странник! Что же, милый Евгений Иванович, Вы так скупы на слова? Хотел ответить Вам тем же — написать кратко...”

Однако не получается ни кратко, ни длинно, не слышится ни малейшей охоты писать. Вновь пытается писать через несколько дней:

“Зачем же, о Странник, такая скупость на слова? Хотел ответить Вам тем же, но желание говорить о драматургии берёт верх. Как работаю? Прежде всего, как Вы работаете? Пишете ли? Что? Почему? Как? Скучаете ли? Слышал, что Вы вскоре возвращаетесь на родину. Когда?..”

Не заканчивается и это послание и, вероятно, не заводится никакого другого. Связи непрочные обрывают легко.