Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

Так, параллельно с великим романом, создаётся ещё один документ потрясающей силы, взволнованное, пристрастное, однако правдивое свидетельство жизни великого романиста, а вместе с тем неподкупное, честное показание против сотен и сотен предателей, окружавших его, против той утратившей разум эпохи, которая медлительно, неотвратимо убивала его, одного из миллионов таких же систематически убиваемых, таких же убитых в нашей стране.

Литература располагает множеством дамских воспоминаний и дневников. Все они навечно испорчены для потомства дамской пошлостью, мелким, подчас смехотворным взглядом на жизнь, в особенности же глупейшей уверенностью, будто именно та, что вела дневник и в глубокой старости составляла воспоминания, вдохновляла творца, так что без неё великий творец едва ли бы что-нибудь путное смог сочинить.

Ничего подобного не содержится в прекрасном дневнике Елены Сергеевны. Елена Сергеевна любима и любит с той предельной силой любви, какая не выпадала на долю и самым величайшим творцам. Мало того, что ею избранный на протяжении всей её жизни восхищает её. Мало того, что у неё не является ни малейших сомнений, что он истинный гений. Главнейшее в том, что она вместе с ним на кресте. Она всю себя, без капризов, условий, урезок, отдаёт его смятенному творчеству, а потому её почти нет в её дневнике. По этой причине в её дневнике всё правдиво, как только может быть правдив человеческий документ.

Что ж удивляться, что именно мастером окончательно он становится лишь рядом с ней, лишь благодаря ей, лишь с её вечным именем в возрождённой душе. Лишь рядом с ней? А прежде-то что? Прежде-то он был подмастерьем? Этого я не берусь утверждать и спорить не стану, каких пределов достигает он перед тем, как встретить её. Но клянусь: мастером он становится лишь рядом с ней! Прибавлю для самых непримиримых: становится окончательно. Всякий спор в его зародыше надо гасить.

Вы только представьте себе: великий художник, в отличие от дипломированных балбесов искусства, всегда беззащитен, страшно раним, бесприютен и одинок, тем более беззащитен, раним, бесприютен и одинок, если на протяжении всей его жизни ему приходится продираться сквозь непроходимые дебри сплошных неудач. Он силы растрачивает в неравной борьбе. Обидеть его ещё легче, чем обидеть ребёнка, потому что с ребёнком всё-таки все осторожны, а он взрослый, большой, так валяйте его! Несправедливость с такой жестокостью режет его жаждущую справедливости душу, что скупые, самые мучительные, взрослые слёзы порой сами собой выступают из глаз.

Великий художник нуждается в женщине, которая бы приласкала его, брошенного посредине долгой-предолгой, то ухабистой, то каменистой, то и вовсе непроездной дороги, которая бы ободрила, вдохнула новые силы, воскресила веру в себя, поскольку вера в себя самого истощается сплошь и рядом, иссякает совсем под ударами непризнаний, гонений, предательств, брани, к тому же, в деле творчества без сомнений в себе самом обойтись невозможно, поскольку в себе не сомневается только дурак, графоман да начальство. Он ищет и ошибается беспрестанно. Друзья и враги предают, унижают сильней, чем острейшая боль неудач, а женщины повисают на шее оброй, которую обессиленный долгой дорогой часто не в силах нести.

И вот появляется та, что ласкает, бодрит, воскрешает угасшие силы, возрождает веру в себя. Что ж удивительного, что он с такой возвышенной страстью любит её? Да и что это — любит? Он обожает, боготворит, он с её именем новой жизнью живёт, он с её именем ощущает исполинские силы в душе, ту способность творить, когда создаётся нечто неслыханное, непревзойдённое, из ряду выходящее вон.

И тем более нечему удивляться, что Елена Сергеевна даёт его творчеству столько, сколько ни одна женщина никогда никому не дала. Вы только припомните всех известных писательских жён, приглядитесь попристальней к ним, ещё раз раскройте знаменитые книги, и, я уверен, вы согласитесь со мной: да, ни одна!

Елена Сергеевна без малейших усилий, как будто это так и должно было быть, своей обаятельной смелой походкой входит в роман, располагается в нём, придаёт ему неповторимую прелесть, преображает его. Отныне роман посвящается ей. Всеобъемлющая сила женской любви вступает в роман и становится рядом с силой разума и силой добра. Я сказал: рядом? Я ошибся, простите меня. Эта самая прекрасная в мире сила женской любви вбирает в себя все прочие силы, напитывается ими и становится выше их всех. И уже роман, который должен, по давнему замыслу автора, закончиться словами о пятом прокураторе Иудеи, лишь формально закончится словами о нём, а первым словом заключительного абзаца станет превращённое в символ прекрасное женское имя: