Рывок в неведомое

Внутреннее напряжение Голикова было так велико, что он даже не слышал, о чем шел разговор. Чтобы отвлечься, как он это делал в операционных, где приходилось ждать, пока к тебе подойдет хирург, Аркадий Петрович принялся разглядывать шкаф, дубовый, трехстворчатый, набитый папками. Все папки в шкаф не влезали, их сложили штабелями наверху — синие, красные, зеленые, самодельные из обоев и оберточной бумаги. Это громоздились отвергнутые рукописи.

В комнате раздался смех. Голикову показалось, что смеются над ним. Он обернулся.

— Там вашей рукописи нет, — сказал, улыбаясь, высокий. — Подсаживайтесь ближе. И давайте знакомиться. — Он протянул руку: — Константин Федин.

— Сергей Семенов, — назвал себя, подойдя к Голикову, тот, что был во френче.

— Михаил Слонимский, — отрекомендовался третий, с застенчивыми внимательными глазами.

— Вы не смотрите, что Миша у нас деликатен, будто красная девица, — добавил Федин. — Он прошел первую мировую, работал секретарем у Горького. Давно печатается.

Голиков еще раз пожал руку Слонимскому, но сделал это совершенно машинально. Из всего происходящего в мире его сейчас интересовало лишь одно: что скажут о романе.

— Я прочитал вашу рукопись, — тихим голосом произнес Семенов, будто он умел угадывать мысли. — Это никакой не роман...

«Провал и катастрофа, — пронеслось в сознании Голикова. — Неужели папа прав? Но тогда как жить?» И еще: «Стыдно, нечем будет расплатиться с хозяйкой. А у нее двое. И едва сводит концы...»

— Никакой не роман... — повторил Семенов. — Это повесть. Я не мог оторваться. Здесь все настоящее: обстановка, судьбы, поступки людей. Война изображена сурово и точно...

Сердце рванулось в груди Голикова и стало большим, не умещаясь в груди. Аркадий Петрович впервые понял, как можно умереть от счастья, если не выдержит сердце.

— Мы с Мишей тоже прочли, — включился Федин. — Действительно трудно оторваться, хотя в рукописи и немало оплошностей неумелого пера. Писать вы не умеете, но писать вы можете и писать будете... А мы вам поможем.

— Мы думаем выпустить вашу повесть до лета, — уточнил Семенов, — поэтому рукопись уже на машинке.

Голиков почувствовал, что бледнеет: денег у него не было заплатить даже за бумагу.

Наверное, Семенов и это прочитал на его лице, потому что добавил:

— Перепечатка — за счет издательства. Кроме того, вам выписан аванс. Извините, сегодня вы денег, наверное, уже не получите, только завтра. Впрочем, спуститесь на второй этаж.

Голиков спустился, и ему выдали аванс. Такой громадной суммы он никогда не держал в руках: она превышала его годовое жалованье командира полка. И в эту минуту он забыл, сколько времени прошло с того дня, когда он написал первую строчку, до той, когда он получил аванс. Забыл про голод, проданные часы, шинель, френч и сапоги. Забыл о том, как он обедал в долг, как его подкармливали квартирная хозяйка и грубые, но добрые парни из бригады грузчиков. Забыл, как он сутками не выходил из дома, лишь на несколько коротких часов отрываясь от стола, чтобы поспать, выпить холодной воды, съесть кусок хлеба, часто с трудом сбереженного с вечера, чтобы приняться за дело опять.

«Если отдать долги и купить все необходимое, то у меня останется минимум еще на полгода жизни и работы, — подумал Голиков. — А после выхода книги я получу столько же».

Он рассовал деньги по карманам и торопливо спустился по лестнице. На миг ему показалось, что это просто ошибка. Но никто не бежал за ним следом, чтобы остановить и забрать деньги.

Аркадий Петрович стоял у подъезда дома с глобусом. Слева катил свои воды канал, куда он чуть было не отправил стопку тетрадей. А прямо перед ним, на противоположной стороне проспекта, вытянув руку с подзорной трубой, стоял бронзовый полководец и светлейший князь Михаил Илларионович. Казалось, он протягивает Голикову свою подзорную трубу, чтобы тот взглянул через нее в свое прошлое, когда он по малодушию чуть не наделал глупостей.

И Голиков перешел через дорогу, провел рукой по отшлифованному камню постамента. Несмотря на морозную погоду, камень показался ему теплым, будто согретым изнутри.

Захотелось есть. Аркадий Петрович вспомнил, что со вчерашнего утра не ел ничего. Не осталось денег, и негде было одолжить даже гривенник.

Возле Думы он зашел в какое-то заведение, заказал себе две порции бараньего супа, две порции котлет, чай с пирожными. Насытившись, отправился на трамвае к Сенному рынку.

Здесь, не торгуясь, Голиков купил себе новую шинель, галифе, сапоги, от которых еще пахло дратвой, кожей и клеем, кучу нужных и ненужных вещей. В двухэтажном магазине на бывшей Садовой, где еще остались следы от вывески «Б. Л. Клупт», он накупил подарки хозяйке и ее детям. Но в руках все свертки уже было невозможно унести. И Аркадий Петрович приобрел в том же магазине чемодан. Руки почти освободились. И тогда он накупил всякой всячины в гастрономе. Но с чемоданом и кучей съестного в свертках он уже не мог двинуться с места. Пришлось взять пролетку.