Рыжий

Пятница, мусульманский выходной, уездный центр Бахарак. Специально собрали детишек, школьников, молодняк вот они и скандируют свои кровожадные заклинания. Смерть, смерть… Я стою рядом с толпой, маюсь. Питер лениво снимает все происходящее телекамерой, а Рори открыто злорадствует. Наверное, он уверен в том, что меня надо непременно макнуть и в это унижение. Да с головой! Да чтобы побольнее! Но, может быть, он и прав. Я не принимал решение о вводе в Афганистан наших войск и не бомбил кишлаки, но на сотни верст я тут единственный «шурави» и хотя бы поэтому должен нести свой крест.

- Это поколение обречено на то, чтобы всегда плохо относиться к советским, - говорит Рори. – Оно уже знает, что такое коммунизм. Оно уже умирало под вашими бомбами.

Мне его слова кажутся справедливыми только отчасти.

- Но, быть может, это поколение поймет, что коммунистический режим и простые люди – это не одно и то же. Нельзя же всегда жить с ненавистью в сердце. Нельзя желать смерти всем русским.

Ирландцу не нравятся мои возражения. Он назидательным тоном начинает поучать, мол, я не знаю афганцев, а он их знает, эти люди никогда не простят нам жертв и разрушений, а всей правды я здесь не услышу, потому что гость.

- Эти люди не умеют прощать обид. Они плохо одеты, но у них очень хорошая память, – едва ли не по слогам втолковывает он мне. – Вы пытались силой навязать им свою волю и при этом разбомбили пол страны. Раскрой пошире свои глаза и оглянись вокруг. Разве ты не ужаснешься от увиденного?

Черт подери, иногда мне хочется его ударить. Я с трудом сдерживаюсь от того, чтобы заехать по рыжей физиономии.

- Ну, конечно, - перебиваю я. - Всю правду знаешь только ты один.

В его глазах закипает бешенство. Он смотрит на меня в упор и говорит еще медленнее, с расстановкой – явный признак дикого раздражения:

- Слушай меня внимательно. Слушай и запоминай…

Но и меня уже понесло:

- Нет, это ты слушай меня!

Мы стоим друг против друга посреди толпы, крепко сжав кулаки, и вот-вот быть драке. Питер чуть в сторонке невозмутимо снимает митинг телекамерой. Если мы схватимся, он - я уверен - так же невозмутимо снимет и это.

Рори резко поворачивается и уходит.

После митинга, когда детям начинают раздавать яблоки, ко мне подходит инженер Абдурахман, здешний функционер исламской партии «Джамиате». Слегка смущаясь, объясняет:

- Когда требовали смерти для русских, то имелись в виду не все русские, а только враги афганского народа и ислама.

Ну, вот, уже легче. Жаль, ирландца в это время не было рядом.

Это был наш пятый день в «стране моджахедии». Я уже освоился среди чужих, чувствовал себя гораздо увереннее. Наступившее после той первой тяжелой ночи утро принесло избавление от страхов и кошмаров. Оно было морозным, солнечным, обещало удачу.

Едва рассвело, к нам в комнату ввалилась толпа нафаров: один был с кувшином – умываться, другой с чаем, третий с лепешками, четвертый взялся печь разжигать, а пятый просто радостно, как в пионерском лагере, заорал: «Чой! Чой!» Это он нас к завтраку приглашал.

Во дворике на лавочке комиссар Саадулла измерял какому-то старику кровяное давление. Я попросил и мое проверить. Он приладил на запястье прибор, нажал на кнопочки.

- А сколько вам лет?

- Сорок четыре.

- Тогда я вас поздравляю: давление у вас просто идеальное.

И это после бессонной ночи! Ну, как было не воспрянуть духом!

Рори тем временем договорился с водителем маленького, видавшего виды грузовичка о поездке в Бахарак. В качестве платы водитель запросил сто литров бензина. Опять нам пришлось спускаться вниз, к Пянджу, идти к нашему пограничному посту, вызванивать подполковника Гавриленко, просить бензин. На родной берег нас уже не пустили, но бензином после долгих разговоров-переговоров поделились. Так и день прошел.

Утром 3 декабря отправились вглубь афганских гор. В кузов грузовичка весело загрузились человек пятнадцать вооруженных автоматами партизан, маленькая девочка, старик и неопределенного возраста тетка в парандже. Было очень тесно. Скоро в кузове все перемешалось: автоматы, пулеметы, узлы, чалмы, ящики с патронами и маленькая девочка. Грузовичок катил со скоростью тридцать километров час по руслу высохшей реки, по камням и осыпям, его болтало, как в шторм, и было жутко думать о том, что такая езда светит нам на весь день.

Наивный я, наивный… Очень скоро та езда будет вспоминаться, как благодать.

Отъехав километров десять вверх по ущелью, мы встретили «уазик», посланный из Бахарака специально за нами. Вот это удача! С облегчением покинули кузов, пересели в вездеход и шустро покатили дальше. Теперь у меня была возможность получше рассмотреть дорогу. Впрочем, дороги, как таковой, не было, ехали где могли, а где не могли – там все равно ехали, продирались сквозь валуны, карабкались над пропастями, жуть… Я скоро понял, что каждый из этих ста пятидесяти километров будет таким, надо смириться, подавить в себе страх, думать о чем-то другом. Будь что будет…