Рыжий

– Что вы конкретно имеете в виду, товарищ Кармаль?

Он открывает дверцу секретера и порывшись в бумагах, достает номер газеты, где опубликовано интервью нашего мидовского работника с Наджибуллой. Все оно густо исчеркано.

– Почему вы печатаете такое?

Вдаваться в этот бесплодный и неинтересный спор мне не с руки, я делаю скорбную мину и чтобы слегка сбить его с толку, говорю, что доктор Наджибулла, кстати, тоже недоволен этой публикацией. Доктор, как мне рассказывали в Кабуле, разговаривал с мидовцем доверительно, «не для печати», а тот взял да и обнародовал эти беседы.

– В «Правде» нет правды, – наступает на меня Кармаль. – Наджибулла лжет, будто я был против вывода советских войск, будто я заявил Горбачеву: если сейчас выведете сто тысяч солдат, тогда в будущем вам придется держать в Афганистане миллион. Это наглая ложь! Я, конечно, должен написать опровержение, но учитывая, какая сложная сейчас ситуация и в Афганистане, и в вашей стране, я не буду этого делать. Но вы тоже несете за это ответственность, – он без улыбки больно тыкает меня в грудь. «Грейт респонсибилити!» – по-английски с нажимом повторяет он. – Большую ответственность.

– Этот автор у нас не работает, – вяло отбиваюсь я.

– Знаю. И все равно у вас нет ни настоящей гласности, ни подлинной свободы слова.

Определенно, Кармаль сегодня не в духе, спорить с ним бесполезно. Его 25-летний сын Кава, аспирант института международных отношений, который помогает нам с переводом, за спиной отца огорченно разводит руками, но он на моей стороне, ему нравятся мои визиты, они явно оживляют этот полутюремный быт, и спасая ситуацию, Кава сам приглашает меня к столу. Кармаль тоже садится и уже смотрит на гостя не так строго.

– Скажите, товарищ журналист, еще раз – для чего вам нужны эти разговоры со мной?

Я опять, уже не впервые, объясняю ему, что пишу книгу о новой истории Афганистана, о советском военном присутствии и всем том, что с ним связано. Я добросовестно перечисляю ему людей, с которыми уже беседовал на эту тему в Кабуле и Москве. Я объясняю, что товарищ Кармаль, как никто другой, способен закрыть многие белые пятна, которые существуют в моем исследовании.

– Я всегда говорил только правду и по-другому не могу. Я говорил правду, когда восемь лет был членом парламента. И когда был генеральным секретарем. Я не умею иначе. Но что значит сказать правду в ответ на ваши вопросы – вы это понимаете?

– Понимаю…

Он поднимает руку ладонью ко мне, словно призывая не спешить с ответом:

– Я знаю все. Знаю, кто и зачем убил Дауда. Кто и почему убил Тараки. Кто и как убил Амина. Я знаю, кто стоит за моей отставкой и назначением Наджибуллы. О, я знаю очень много. Но именно поэтому я не могу говорить. Еще не пришло время.

– По-моему как раз пришло.

– Афганистан и Советский Союз сейчас находятся в очень сложном положении. И я бы также не хотел усугублять его своими рассказами.

– Но, товарищ Кармаль, – я пытаюсь перехватить инициативу не очень честным способом, – вы благородно отмалчиваетесь, а в это время другие направо и налево раздают интервью, критикуют вас…

Он реагирует мгновенно:

– Вы про Наджибуллу? Да я занимаюсь политической борьбой столько, сколько ему сейчас лет! Разве это он впервые заговорил о политике национального примирения? Нет, я! Мое выступление на 26-м съезде вашей партии восемнадцать раз прерывали аплодисментами. И в том же году меня убрали. Кто из советских был тогда главным в Кабуле?

– Послом был Табеев.

– Нет, не послом. Кто был от КГБ?

Ну, это нечестный прием. Я укоризненно развожу руками:

– Нам это знать не положено.

Он грозит мне пальцем: «Все вы знаете, не притворяйтесь». И с прежней обидой возвращается назад:

– Ну, хорошо, Наджиб не имеет совести, а Шеварднадзе? А ваш главный редактор? Кому и зачем понадобилось меня убирать? Почему меня держат здесь, как животное в зоопарке: кормят, позволяют гулять, но не дают свободы? Почему не разрешают уехать в Афганистан?

Да, похоже, с этой темы нам сегодня стронуться так и не удастся. Что ж, попробуем развить ее.

– Есть по меньшей мере две причины, которые мешают вашему возвращению.

– Пожалуйста, назовите их.

– У Наджиба сейчас и без того трудное положение. После выхода наших войск он воюет на всех фронтах. А ваш приезд, вряд ли, будет способствовать единству партийных рядов.

– Но у Наджиба нет сторонников в руководстве партии, – кипятится Кармаль. – Назовите хотя бы одного.

– Допустим. Зато за Наджибом стоит министерство госбезопасности, а это большая сила…

Кармаль снисходительно улыбается:

– Вы плохо информированы. Верных ему людей там мало. Он непопулярен. А вы знаете, кстати, что когда-то он был одним из моих телохранителей? Да, да, ходил рядом и твердил: «Я закрою вас своей грудью.» А теперь он что говорит? Предатель! Если вы поедете в Кабул вместе со мной, то увидите, как меня встретит народ.

– Но я не поеду с вами в Кабул, – говорю я и смотрю ему прямо в глаза. – Я хочу жить, а вас и ваших попутчиков убьют, едва вы сойдете с трапа. И это вторая причина, по которой вам следует остаться здесь.