Рыжий

…Восемь лет спустя я был в Белграде и в Косово, когда вот так же, предварительно прополоскав мозги миллионам обывателей в западных странах, альянс бомбил Югославию. И опять там ежедневно происходили эти трагические «ошибки». Сожженные напалмом пассажирские поезда, разбитые жилые дома, мосты, заводы… Я только неделю провел там, но и этого оказалось достаточно, чтобы вернуться домой с ненавистью в сердце. Вернувшись, я ходил по московским улицам и молил: только бы не встретить американца – так тогда кулаки чесались, я за себя не ручался, полез бы в драку. Что же тогда говорить о тех, кто потерял под бомбами своих близких, своих друзей, кто несколько недель был вынужден каждую ночь униженно спускаться в подвалы, ощущая себя абсолютно беззащитным, растоптанным, распятым?

Конечно, мир наш несовершенен, а порой и уродлив. И наверное, то, что в порядке вещей для арабов, американцам может казаться несовместимым с их представлениями о демократии и свободе. И Милошевич, судя по всему, редкий мерзавец, глупо с этим спорить. И талибы мало у кого вызывают симпатии. Но… Устраивать в наше время разборки с помощью оружия – пусть и высокоточного – значит не решать проблему, а только усугублять ее. Плодить новых врагов. Закладывать новые мины замедленного действия.

Тот фугас, оставленный в арабском мире в ходе операции «Буря в пустыне», рано или поздно должен был взорваться. Возможно, это уже случилось – 11 сентября 2001 года. Возможно, это еще и не случилось, а случится позже…

С долговязым британцем из Би-Би-Си я впервые заговорил спустя несколько дней после нашего приезда в Багдад. Днем он уезжал на съемки, наши маршруты почти не пересекались, а вечерами, когда мы заглядывали на огонек к своим спасителям, он обычно сидел в сторонке и помалкивал. Сжимал в руке свой стакан с виски и смотрел прямо перед собой. Казалось, его мало занимали наши разговоры. И еще, казалось, он знает нечто такое, что остальным неведомо. Даже в своей телевизионной команде он держался как бы отдельно от других. Постепенно меня это стало занимать. Странный, однако, парень.

Его звали Рори Пек.

Когда начинались ночные бомбардировки, Рори так же молча вставал, брал камеру и отправлялся на крышу – работать. Делал он это так невозмутимо, словно снимать предстояло безобидный праздничный фейерверк, а не смертельный налет стратегических бомбардировщиков и крылатых ракет. Клянусь, все остальные, кто отваживался в это время подниматься на крышу, чувствовали себя героями, это было особенно заметно, когда они возвращались. Он – нет. Просто брал камеру и шел. После отбоя он приходил в комнату, отдавал Хисе отснятые кассеты, снова брал в руки недопитый стакан и слабо реагировал на наши порой бурные разговоры.

Он был длинный, слегка нескладный и всегда существовал словно сам по себе, отдельно от остальных. Имел подбородок, который принято называть волевым. Высокий с залысинами лоб окаймляли темные с явным рыжеватым оттенком вихрастые волосы. Если он пару дней не брился, то обрастал откровенно-рыжей щетиной. Не смотря на тонкую кость, изящные кисти рук и «музыкальные» пальцы, он, войдя в помещение, производил впечатление неожиданно забредшего лося. Это ощущение подчеркивали глаза: темно-зеленые, с рыжими пятнышками и неукротимым диковатым огнем. Он постоянно излучал импульсы какой-то неведомой силы.

Как-то раз, оказавшись за столом рядом с ним, я обмолвился, что работал в Афганистане. Рори медленно обернулся ко мне, внимательно посмотрел своими слегка безумными глазами:

- А где ты бывал в Афганистане?

- Джелалабад, Кандагар, Герат… Везде…

- Я тоже работал в Афганистане, - отвернувшись и рассматривая на свет стакан, сказал он.

- И где же?

- Джелалабад, Кандагар, Герат… Везде…

Помолчали. Но с этой минуты словно какая-то связь образовалась между нами.

- Разумеется, я был по другую сторону фронта, - пояснил через некоторое время Рори Пек. - С моджахедами. Ты был с коммунистами, а я с партизанами.

Опять помолчали. Да, каждый из нас прошел через свой Афганистан, и сейчас не следовало спешить с тем, чтобы выяснять отношения.

- Ты приходил из Пакистана? - Спросил я.

- Да. Тридцать раз переходил через границу.

Мне показалось, будто я ослышался.

- Сколько-сколько? Может быть, тринадцать?

- Тридцать, - невозмутимо подтвердил он, улыбкой показав, что оценил мое изумление.

Так вот откуда была в нем эта странная отчужденность. Он и вправду пережил такое, что другим неведомо.

Мы стали разговаривать. Видно почувствовав мое искреннее волнение, Рори Пек сделался щедрее на слова. В тот раз мы проговорили несколько часов подряд. Он рассказывал о своих рейдах с партизанами, о Панджшерском ущелье и о наших солдатах, которые были в плену у моджахедов. Наверное, Рори впервые нашел такого внимательного слушателя. Ветераны, особенно те, кому пришлось хлебнуть лиха, редко кому-то изливают душу. В тот вечер мы просто нашли друг друга.