Рыжий

- Я почти уверен, что этот парень – один из тех, кто помогает Хусейну делать секретное оружие. Атомную бомбу или химию. Я видел, как агенты службы безопасности привозят его сюда на ночь, потому что «Аль Рашид» - единственное место в Ираке, где можно лечь спать с гарантией проснуться живым. Ты только посмотри на него - ну, прямо нобелевский лауреат.

- А ты возьми у него интервью.

- Шутишь! Да стоит мне к нему приблизиться на пять шагов, как появятся местные гестаповцы и… Нет, тут таких смельчаков пока не находилось.

- Хороший сюжет для статьи. Но, боюсь, ни один майндор не позволит передать ни слова об этом.

- Согласен, - грустнеет испанец. Но не надолго. - А вон того малого видишь? Кубинец! Что тут делать кубинцу? Я тебе скажу, что. Он точно – шпион. У меня на эту публику глаз наметанный. Кстати, а ты случайно не из КГБ? Нет? Ха-ха-ха! А вон, видишь, французы сидят. Телевизионщики. Отдельно от всех. Страшные националисты и снобы. Привозят все свое – вино, сыр, свои дрянные сигареты и ни с кем не делятся. Плохие ребята. Кстати, Владимир, о чем вы шептались с Патриком? Он что-то пронюхал о начале сухопутной операции, да?

Ну, вот. Долг платежом красен. Альфонсо всегда так: чем-то поделится, но тут же обязательно забросит и свой крючок.

- Мы брюзжали по поводу этой войны.

- Да, война - уродливая вещь, - легко соглашается Альфонсо. - Для всех она плоха, кроме наемников и журналистов. Эта публика на войне набивает свои карманы. Ты знаешь, какие суточные платят американским телевизионщикам? Рядовым техническим сотрудникам - не комментаторам. Пятьсот долларов в день! А комментаторам по несколько тысяч. И это при том, что они живут здесь на всем готовом. Каково, а? Это мы с тобой страдаем, а для них война – просто хороший бизнес. Если мне повезет, и я вернусь в Мадрид живым, то немедленно напишу книгу и назову ее «Плохие парни из Багдада». О журналистах. Кажется, они – главные герои этой войны.

- То есть не они, а мы. В том числе и ты.

- Я, во всяком случае, лучше некоторых.

Ну, конечно… Сейчас он снова начнет на чем свет ругать Питера Арнетта. Старые счеты… В январе, когда начались бомбежки и всю прессу из Багдада словно ветром сдуло, они остались вдвоем – американец и испанец. Питер и тогда был «упакован» на всю катушку: спутниковая связь, электрогенератор, еда, питье… А наш мачо, сидел на сенсационном материале, имел супер-эксклюзив, но, увы… Альфонсо был лишен всякой возможности общаться с внешним миром. 20 января, когда миллиарды людей с тревогой следили за событиями в зоне Залива, он обратился к Питеру: дай свою спутниковую трубку – продиктовать репортаж в газету. Американец скривился, но дал. А на другой день твердо сказал «нет».

- Это очень дорого, - объяснил Арнетт. - Сорок долларов минута.

- О кей, моя газета заплатит тебе за минуту четыреста гребаных долларов.

- Нет. Ты мой конкурент.

- Конкурент? Ты что, спятил? Всемирная телекомпания с глобальной сетью и маленькая газета в маленькой стране - ну, какие мы конкуренты?

- Нет - вот мое последнее слово.

«И тогда во мне взыграл мой испанский темперамент, и я послал его очень далеко, - с горечью рассказывал Альфонсо. - И потом десять дней был вообще без связи. И каких дней! Подумаешь, Питер Арнетт! Супермен! Все знают, что его телефон втихую используют иракцы из правительства, а за это закрывают глаза на его проказы. Он ежедневно звонит своей юной подружке в Тель-Авив и никакой майндор при этих разговорах не присутствует. Вот такая эта война, мать ее!».

Заполночь, поднимаясь в кромешной тьме по лестничным пролетам к себе на восьмой этаж, я вспоминаю просьбу Патрика заглянуть к нему. Поздно? Да кто в этом отеле спит по ночам? Я стучусь в его дверь, и Патрик тут же отзывается: «Кам ин». «Заходи». Выглядит он еще печальнее, чем за ужином.

- Что случилось, дружище? Ты решил выпить со мной на сон грядущий?

- Нет, Владимир. Я хочу тебе кое-что показать. Птичек.

- Что-о-о?

- Я купил птичек, – совсем тихим голосом говорит Патрик и хромает к окну. Он отдергивает занавеску. На подоконнике стоит клетка, а в ней два нахохлившихся живых комочка. Они похожи на наших щеглов. Патрик умиленно глядит на них, потом с некоторой тревогой переводит взгляд на меня и разводит руками. - Вот так…

И тут в наш мир врывается мерзкий, рвущий душу звук сирены.

Проснувшись от какой-то неясной тревоги, я включаю фонарик и смотрю на часы. Что за черт? Стрелки показывают уже почти полдень, а снаружи явно царит темная ночь. Бред. Неужели часы сломались. Я толкаю в бок Александра: «Сколько времени?» – «Да ночь еще – ты, что, не видишь?» Он смотрит на свои часы и оторопело садится: «Странно». Ага, значит, и вправду уже наступил день.

Мы с опаской выглядываем из палатки. Густая чернильная тьма накрывает все вокруг. Тускло светят фонари на столбах. В воздухе разлита тревога. Гроза? Но таких туч не бывает. Тогда что же это?