С. Ю. Витте

«Немцы ни к чему не придут. По-моему, Вильгельму надо покончить с собой, чтобы положить конец этой резне. Германия долго будет расколота. Что делает мой мальчик? Когда я думаю о нем, то не могу сдержать слез! Как я несчастен, за что Небо так меня карает?

Твой бедный Сергей».

Прочитав эти строки, его подруга ни секунды не думала об опасности: она без колебаний собралась ехать к нему.

Как он хотел остаться наедине со своим счастьем! Он и мечтать не смел о такой возможности. Ему стоило больших усилий не показать коллегам своего нетерпения.

Несколько дней, отделявших его от долгожданного приезда близких, казались ему нескончаемыми. Он часто ездил в город за игрушками для Лёвы. Бедному мальчику нужно было как-то развлекаться! Пытаясь справиться со своим нетерпением, Витте звонил близким друзьям, чтобы поделиться своей радостью. Наконец настал долгожданный день. Поезд прибывал на вокзал в девять вечера. Витте быстро пообедал и приказал подать автомобиль к восьми часам. Он уже надел пальто, когда ему позвонил начальник вокзала и сообщил, что шведский экспресс сильно опаздывает; на сколько, точно неизвестно. Он обещал оповестить графа, как только узнает что-нибудь. На лице Витте выразилось настоящее отчаяние. Каждые четверть часа ему сообщали о передвижении поезда. Каждый телефонный звонок внушал ему неописуемую тревогу. Не в силах больше сдерживать себя, он позвонил начальнику Финляндской дороги. Тот сообщил, что поезд только что вышел из Териоки. В волнении он, несмотря на мольбы и укоры камердинера, грозившего ему сильным насморком, немедленно поехал навстречу близким.

Финляндский вокзал был еще пуст. Пробило полночь; поезд ждали только через час. Закутавшись в длинное пальто, Витте мерил шагами платформу и беспрестанно поглядывал на вокзальный циферблат. Сверяясь со своими часами, он спрашивал, не видно ли локомотива. Вдруг сзади кто-то крикнул: «Вот он». Из темноты ночи приближались две красных фары. У Витте будто закружилась голова. В хвосте поезда был прицеплен вагон, присланный навстречу его семье. Он ничего толком не сознавал. Вдруг он увидел любимую жену, она улыбалась ему из-под вуалетки; он почувствовал, как его шею обвили маленькие ручки Лёвы, уже засыпавшего его тысячей вопросов.

Жизнь все же была хороша, раз они были здесь.

В кабинете был накрыт чайный стол, но было уже очень поздно, и первым делом он поднялся уложить Лёву. Он слушал его вечернюю молитву и вполголоса повторял заученные слова ребенка. Потом он спустился к жене.

Теперь его душе было наконец даровано долгожданное облегчение. И он плакал, плакал, как ребенок. Он не стыдился своей слабости перед этой женщиной. Она так хорошо его знала! Перед тем как идти спать, они оба вошли на цыпочках в Лёвину комнату. Склонившись над головой любимого существа, он на секунду забыл, что мир залит кровью, а его душа охвачена горем. <…>

VIII. Последние дни жизни графа Витте

17 февраля 1915 г.

В библиотеке был накрыт стол, за ним обедали четверо: граф Витте с обвязанной головой и лихорадочным цветом лица; его жена с глазами, затуманенными грустью, которую она пыталась скрыть улыбкой; бесстрастный воспитатель-шотландец и мальчуган, болтавший без умолку. Он не останавливаясь задавал дедушке вопросы: «Откуда взялись странные знамена и оружие, висящие над книжными шкафами?» Ему хотелось знать все. А кто мог рассказать ему о завоевании Кавказа лучше дедушки?

Накануне дедушка, после того как тайком помог Лёве справиться с его арифметическими задачками, начал рассказ о пленении Шамиля, в котором участвовал его дядя Фадеев, один из любимых адъютантов князя Барятинского. Он исполнил ему песни, которые солдаты этого полка сложили о героических подвигах его брата Александра. Сегодня же он был рассеян, почти все время молчал, и ум ребенка все искал причины такой необъяснимой перемены. В действительности дедушке мешали расслышать вопросы внука плотная повязка, страшная резь в ухе и головная боль. Его жене приходилось их повторять очень громко. Время от времени в разговор вступал шотландец, делая какое-нибудь флегматичное замечание. Государственный деятель в крайнем утомлении положил руку на лоб. Голова у него горела, ее пронзала боль. Тем не менее после десерта он, как обычно, стал мерить шагами комнату, на этот раз с видимым усилием. Когда жена попросила его лечь, он наотрез отказался. Все слова убеждения были тщетны. Наконец она привела крайний довод:

– Если ты будешь упорствовать, Сережа, то заразишь своим гриппом Лёву, это точно. Врач мне опять говорил об этом сегодня утром.

Он сразу остановился и с тревогой спросил:

– Ты думаешь? Ты права, мне лучше пойти лечь.

Он ласково погладил темную голову ребенка. Его искаженные страданием черты осветились нежностью. Маленький Лёва поцеловал руку дедушки и, рассказав ему о программе своих занятий, поднялся в свою комнату в сопровождении воспитателя. В кабинете постелили постель.