С Корниловским конным

он меня не поймет, что мне уже скучно в тылу, что моя душа давно витает в полку, и я досадую, — почему я не там,

со своими корниловцами, с Бабиевым «Хаджи Муратом», с которым всегда быть приятно и весело. И мое отклонение его забот — не огорчает, а удивляет его мирную душу.

— Ты як був дурный, так им и зостався! — махнув ру-, кой, говорит он, черноморский казак, что является призна-I ком его доброты. В 1920 г., перед самым оставлением Ека-теринодара — он умер от тифа, находясь все в той же Кубанской войсковой автомобильной сотне. Судьба...

Строевые офицеры всегда не любили тыла. Для авторитетности этого мнения — послушаем генерала Врангеля.

По его книге на странице 98-й, с разрешения генерала Деникина — он прибыл в Екатеринодар в первых числах декабря 1918 г. — по делам 1-го Конного корпуса, состоявшего тогда из десяти кубанских конных полков, занимавших очень широкий фронт на восток от села Петровского. Вот его исповедь: «Несмотря на присутствие в Екатерино-даре Ставки генерала Деникина — как прибывающие, так и проживающие в тылу офицеры вели себя непозволительно распущенно: пьянствовали, безобразничали и сорили деньгами. В войсковой гостинице, где мы стояли, сплошь и рядом происходил самый бесшабашный разгул. Часов в 11-12 вечера являлась ватага подвыпивших офицеров, в общий зал вводились песенники местного Кубанского гвардейского дивизиона, и на глазах публики шел кутеж. Одна из таких попоек, под председательством генерала Покровского, закончилась трагично: офицер-конвоец застрелил офицера Татарского дивизиона» (стр. 99 и 100).

Это генерал Врангель пишет, что происходило в самом центре вооруженных сил Добровольческой армии, а вот что я видел в своей станице, находясь на излечении. Я живу-ле-чусь в ней около месяца. Я вижу много праздношатающихся прапорщиков и хорунжих станичников, ставших офицерами во время войны. Почему они дома? Почему не в своих полках? — спросить неловко. Станичный атаман не имел над ними власти, а управление Кавказского отдела, находившееся в семи верстах на хуторе Романовском, молчало I также. Удивительно было и то, что и меня никто не спраши-| вал, дескать, — а не пора, ли вам, есаул, ехать на фронт?

J

К концу января я был уже здоров. Полк тянул меня безумно. А семья и раненые братья, смотря мне в глаза, молча говорили-просили: «поживи еще с нами, Федя...» И я жил. И мог жить долго в станице, если бы захотел. Но мы ведь кадровые офицеры! Мы воспитаны на принципах чести! Мы не можем свернуть с этого пути! И я решил резко оторваться от станицы и от семьи и вернуться в полк. Вызвав с лошадьми обоих своих вестовых из их станиц, приготовился в дорогу.

На фронт. В стане Бабиева

Погрузившись с лошадьми на «Гетмановском разъезде» — через сутки мы были на конечной железнодорожной станции Петровское Ставропольской губернии, т. е. в том центральном селе, за которое так долго дрался весь 1-й Конный корпус генерала Врангеля в ноябре прошлого года.

По привычке — ищу старую квартиру штаба полка, нахожу и располагаюсь в ней. В селе нахожу «обрывки» своего полкового обоза и там же встречаю друга, есаула Иосифа Лопатина. В есаулы он произведен одновременно со мной. Он очень рад встрече, но в полк не торопится. «Почему, Филиппыч?» — спрашиваю его. «Да ну его к черту!.. Еще убьют!.. — шутит, смеется он и добавляет: — Я жду вызова в войсковой учебный конный дивизион, куда подал рапорт, так чего же торопиться?»

Я рассказал ему, что также подал рапорт о зачислении меня сменным офицером во вновь открывающееся Кубанское военное училище. Мой поступок он одобрил, но спросил, есть ли протекция?

Этот вопрос меня удивил и я ему высказался, что для зачисления сменным офицером протекция не нужна, а нужно иметь отличное прохождение военной службы, стаж, полученные награды, пролитую кровь в боях. К тому же я уже был зачислен кандидатом на эту должность в Оренбургское училище. Выслушав все это, по-дружески, совершенно спокойно он ответил: «Эх, Федор Иванович, не знаешь ты

тыла и разных закулисных ходов... надо быть, жить в Ека-теринодаре, иметь «заручку», а ты уехал на фронт. Трудно тебе ждать положительного результата», — предрек он мне.

От него я узнал, что наш полк находится на Маныче, в селе Дивном. Бабиев уже генерал и начальник дивизии, а кто командует полком, — он не знает.

По грязной ужасной дороге, верхом на лошадях мы двигаемся в Дивное. На дороге, под грязью, еще осталась ледяная затверделая кора, и идти лошадям по ней скользко. Свернув с дороги, сразу же вязнешь в паханом поле. Навстречу лениво и тяжело тянутся разрозненные подводы с больными казаками. Появилась какая-то болезнь под названием «испанка». Она немилосердно косит людей, выводя их из строя.

В два перехода мы были в селе Дивном. С дороги прямо заехали в штаб дивизии, чтобы представиться генералу Ба-биеву. В просторном богатом крестьянском дворе стоит мажара, и к ней привязано шесть молодых кобылиц-неуков, рыжей масти. Меня это заинтересовало.

— Чьи это? — спрашиваю казака.