С Корниловским конным

Венков же всегда был молчалив и, взяв под козырек, отвечал: «Слушаюсь, Ваше превосходительство!» и потом, став в положение «вольно», — он слушал его молча, положив обе руки на рукоять кинжала. Одет он был всегда в гимнастерку. И, выслушав все распоряжения Бабиева, смотрел на него внимательно из-под своих густых седых бровей, как будто контролируя его, но никогда не противоречил. А получив задание, спокойно откозыряв, быстро садился в седло и вел полки в дело. Тут он был уже точный исполнитель всех распоряжений Бабиева, может быть, не потому, что так надо было, а потому, чтобы ему, старому седому полковнику — не иметь замечания от того, которого, может быть, не раз цукал в 1-м Лабинском полку. И, получив распоряжения, Венков был сух и строг со своими полками, что нам и не нравилось.

К тому же — он был очень скромен. У него не было никакого штаба бригады. За ним следовал только его единственный вестовой да два ординарца от полков, которых он немедленно отпускал, когда миновала надобность. В полевой книжке сам он писал и донесения и распоряжения. Войска любят «пышность», чем особенно импонировал Бабиев, а у

Венкова этого не было. У него — сплошная скромность и замкнутость. Тщетно Бабиев предлагал ему переселиться к нему, в штаб дивизии. Он отклонил и занимал маленькую комнатку у крестьянина с одним окном на улицу. И весь его «офицерский вьюк» заключался в обыкновенных казачьих ковровых сумах на его же строевом коне.

Генерал Фостиков, однополчанин его по мирному времени, о генерале Венкове писал мне так: «Василий Кузьмич родом из села Надежка Ставропольской губернии. При переименовании станицы Надежная в село, когда была императорской властью упразднена Ставропольская казачья бригада и казаки ее переменованы в крестьян, — отец Венкова с двумя сыновьями (брат его был офицер-пластун) переселился на Кубань и зачислился в Чамлыкскую станицу Лабинского отдела».

Разное в полку

Числа 15 апреля получен приказ по Кубанскому Войску от 12 апреля, которым властью Кубанского войскового атамана генерала Филимонова были произведены в следующие чины до 30 офицеров полка. Одним и тем же приказом я был произведен в чин войскового старшины «за выслугу лет на фронте» со старшинством с 10 сентября 1918 г. и в полковники «без указания старшинства» в этом чине. Представление было сделано генералом Бабиевым, видимо, «за отличие», но он мне этого не сказал, когда представлял.

Во время празднования Святой Пасхи, в одном из своих тостов Бабиев как-то загадочно сказал, что «корниловцам нечего устраиваться в тылу!. . Они должны умереть в своем полку». Я тогда не понял, — к чему он это говорит? Но через несколько дней через штаб дивизии пришел «отказ мне» для поступления сменным офицером во вновь формируемое Кубанское военное училище — «ввиду заполнения штата». Но этот вопрос уже отпадал: о зачислении меня сменным офицером в военное учидище — я подал рапорт поздней осенью 1918 г., находясь в Екатеринодаре на излечении после третьего ранения и будучи в чине подъесаула. Теперь же, командуя

полком и имея чин полковника — естественно, этот вопрос становился беспредметным — и для меня, и для Кубанского военного училища. Но Бабиев явно был недоволен.

Давно эвакуировался по болезни один из храбрых командиров сотен хорунжий Дорошенко. Теперь эвакуировались по болезни же — командир 6-й сотни есаул Иванов, полковой адъютант есаул Малыхин, болгарин сотник Копчев, пулеметчик сотник Кононенко. В штаб корпуса откомандирован сотник Козменко. Тогда была недопустимая «вольность», а именно: офицер подавал рапорт на имя командира полка, что он «болен» и... беспрепятственно отправлялся в тыл. Бороться с этим, по этическим офицерским соображениям, было очень трудно, но это многих возмущало. Меня удивило, что полковой адъютант Малыхин, получив чин есаула «за потерянную руку» в 1-м Линейном полку Великой войны, — в июле месяце того же года имел уже чин войскового старшины и занял должность начальника Войсковой военно-ремесленной школы в Майкопе, где я с ним и встретился после его эвакуации с Маныча.

Перед самой Святой Пасхой или вскоре после нее — в полк прибыли следующие офицеры: сотники Степаненко*, Ростовцев*, Носенко* и Дубовик*. Остановлюсь на Носенко. Он доложил мне, что был ранен в полку под станицей Михайловской Лабинского отдела в августе 1918 г. Следовательно, пробыл в эвакуации восемь месяцев. Небольшого роста, скромный, тихий, будто чем-то запуганный. В седле сидел «по-пехотному» — на задней луке. Я тогда не знал, что он бывший пластун-урядник и со льготы. Бабиевское молодечество в полку, видимо, пришлось ему не по душе, так как через несколько дней он вновь эвакуировался в тыл по болезни.

Тогда в тостах, а иногда и в разговоре, некоторые из нас называли себя «корниловцами-бабиевцами», чем подчеркивали героический дух в полку, привитый Бабиевым. Конечно, этот дух был воспринят только корниловцами-фрон-товиками, но не теми, кто долго засиделся в тылу.