С привкусом пепла

– Жалко индейцев энтих. Прохесор нам рассказал. Паи земельные за связку бус продавали, ну чистыедураки! Мне кто бусов за землю предложит, я в морду плюну и скажу: «Проваливай, мил человек, по добру, поздорову, и вилы мои любимые в спине унеси». Где это видано, столь паскудным образом трудящихся обирать? Они же как дети, греха не видали, срамоту листочками укрывали. Вот я и надумал, вышла у нас с ними промашка.

– Мы тут при чем?

– Погодь, торопыга ты этакий, щас обскажу. Надо было родной, Советской власти им оружия пароходом наладить: винтовок, пулеметов, орудий, боеприпасу всякого-разного, шинелей пошить, со спицальными карманами, чтобы было куды перья совать, добровольцев из коммунистов направить опять же, учить индейцев стратегиям. Чья бы тогда взяла, а? Как бы все обернулось? Степи там, прерии по-ихнему, вот бы первая конная во главе с товарищем Буденовым развернулась! Была бы в Америке наша, народная власть, поперли бы гадов! Капиталиста с двух сторон бы зажали! Эх, упущено время, – сокрушенно вздохнул Шестаков.

– События в книге двести лет назад вершились, Степан.

– Ага, не знал, – еще больше помрачнел Шестаков. – При царях, значит. Ну этим да, дела до индейской бедноты не было. Вот и пропал Чиначук. Такая она штука, жисть.

Он ушел в свои мысли, и Зотову показалось, что представляет себя сейчас Степан рядом с индейским героем Чингачгуком, крадущимся к форту бледнолицых, отстаивать свою, сокровенную, выстраданную в мучениях правду. Странным образом уживается в простом русском мужике хитрость, смекалка и большая доверчивость.

А потом Есигеев нашел место ночевки. В низинке, на укромной полянке, примятая тяжестью тел трава так и не поднялась, оставив белесые полосы. В откопанной яме остатки костра: головни, холодный пепел, обгоревшие банки от немецкой тушенки.

– Мал-мала кушал, – Есигеев, прошерстив поляну, предъявил на ладони остатки нехитрой трапезы: хлебные корки, сальные шкурки, яичную скорлупу и два огрызка соленого огурца.

– Сколько их было, Амас? – спросил Решетов.

– Мал-мала посчитаю, – личико шорца напоминало мордочку лисицы, он растопырил пальцы на руках. – Столько быть, добавь-отними рука, точно будет.

– Около дюжины, – предположил Решетов. – Не так уж и много.

– Товарищ капитан! – из зарослей выбрался партизан. – Туточки труп!

Зотов протиснулся между бойцов и увидел в небольшой впадине тело, прикрытое еловыми ветками. Бросили второпях, тело уместилось неполностью, босые, грязные ноги торчали из ямки страшным надгробием. Мертвеца выволокли наверх. Мужик лет сорока, заросший седой щетиной, грудь и голова перемотаны окровавленными бинтами.

– Свеженький, – Саватеев пихнул каблуком. – Не окоченел еще,тварь.

– Носью умер, – Есигеев ощупал тело и принялся разматывать присохший бинт, открыв две почерневшие дырки чуть выше правого соска. – Шибко худой рана, в такой рана злой дух жить, лихорадка трясти, силовек горясий-горясий, утра смерть.

– А я его знаю! – изумился партизан в истертой кожаной куртке. – Это Анисим Ползунов! Сашка, глянь.

К нему бочком подобрался второй, перекрестился и подтвердил:

– Точно,Анисим. Вота как свиделись.

– Становится все интересней, – восхитился Решетов. – С этого момента, пожалуйста, поподробнее. Что за фрукт?

– Тракторист с «Красного пахаря», – живо пояснил обладатель кожаной куртки. – Район у нас крохотный, друг дружку всякий знает, то родичи, то собутыльники, то кумовья. Анисим в свое время знатно прославился. Большой охотник был до бабского полу, гроза матерей, девок портил по всей округе. Его и пугали, и били смертным боем, а ему хоть бы хны, отлежиться малехо и по новости кобелит. А в тридцать пятом свели они с друганом со свинофермы хряка и заготовителям сдали. На следующий день тепленьких милиция и взяла. Получили по трешке, легко отделались, на суде им антиколхозный саботаж шили, да обошлось. Слышал, будто вернулся Анисим перед войной, оказалось и правда, вот он, голубчик.

– И откуда этот красавец? – напрягся Решетов.

– С Тарасовки он, вроде в самообороне там состоял.

– А ларчик просто открылся, – хищно осклабился Решетов. – Значит, в Тарасовку следочки ведут. Ну-ну.

– Знакомое место? – спросил Зотов.

– Деревня от железки километров пять по прямой, – Решетов неопределенно ткнул в лесной океан. – Рядом Шемякино, настоящее гадючье гнездо. Ходят под Локтем, все мужики в полицаях. Я еще по зиме ставил вопрос о уничтожении. Вот и дождались, тарасовцы у самого лагеря трутся.

– Наказать хочешь? – с полуслова уловил настроение Зотов.

– Очень хочу! – признался Решетов. – Аж зудит. Но колется, у них гарнизон в сотню рыл, а нас два десятка.

– Немешает помощи запросить.

– Ха, и всю славу отдать? Не, не пойдет. Да и не согласятся наши, утонем в бюрократии. Начнут судить да рядить, планы строить, прикидывать. Нет уж, сами управимся. Смелость города берет, а наглость поселки.

– Уверен?

– На все сто, – Решетов повысил голос. – Снимаемся! Есигеев, выводи севернее Кокоревки, чтобы со стороны села не просматривали. Вперед!