С привкусом пепла

– Так я присмотрелся, – повар возбужденно подпрыгнул на костыле. – Мать твою, натурально грызут мяса кусок здоровущий. Спускаюсь, а они меня увидали, скалится зачали и рычать. Скотины неблагодарные. Авдей, кобелюка, черный, как трубочист, да все его знают, едва последнюю ногу мне не отгрыз. А я ж его, падлюку, кутенком больным нашел, выходил. Ну я калач тертый, палкой перетянул вдоль хребта, остальных расшугал. Кусок в песке весь извожен, погрызен, кости торчат, а рядом яма нарыта. Сунулся туды, вонища, аж глаза ест. Ага, смекаю, падаль трескают ироды. С душком мясо-то, нас таким в империалистическую на Кавказском фронте кормили. Слатенькое и жевать нужды нет. Сверхухозяйство это землицей присыпано и сушняком. Ковырнул. Собачкам не понравилось очень, что в харчах у их шебуршусь, пришлось ишшо одну атаку отбить. Хлам разбросал и аж сел. Рука человечья лежит, а под нею нога. Ну что за ить твою мать? Откуда? Никак не могли собачки мои человека задрать и припрятать. Оне, конечно, тварюки умные, но не до такой же степени! Кликнул хлопцев, вытащили ногу по колено, два бедра, две руки располовиненные, плечи и тулова два куска, третий у собачек отняли. Товарищ командир пришел, высказался матерно и велел на ледник оттащить. Вот такая история.

– Где овраг? – хмурясь, спросил Зотов. Появление расчлененного трупа его не обрадовало. Будто без этого проблем нет.

– Метров триста, – Марков указал направление. – От линии постов, стало быть, сотня с хвостом.

– Интересное дело. Около лагеря закапывают труп и никто ни ухом, ни рылом.

– Выходит так, – Марков потупился. Неприятно ему, как командиру, признавать, что в отряде творится бардак.

– На овраг, я так понимаю, глядеть нечего, – подал голос Решетов.

– Яму, разве, – поскреб затылок Кузьмич. – Больше ниче не осталось, собаки все перерыли, да и мы натопали.

– Пошли на трупы глядеть, – без особого энтузиазма предложил Зотов. – Посветить есть чем?

– А как же! – Кузьмич уковылял под навес и вернулся с замызганной керосиновой лампой в руках. – Смотрите,аккуратнее, скользко там, едрить его душу. Я два раза ступеньки боками считал, только ребра хрустели.

Ледник оказался ничем не примечательным холмиком, обложенным жухлым, подгнившим с одного края мхом. Марков, взявший на себя обязанности экскурсовода, отворил обитую старым ватником дверь. Из открывшегося черного зева дохнуло братской могилой. Стылый холод щупал лицо и пытался заползти под одежду, к запаху волглой земли и талого снега примешивался, перебивая их, аромат гнилой плоти. Свет керосиновой лампы пугливо сжался в крохотное пятно. Спуск в преисподнюю занял всего шесть скользких ступенек. Последняя ушла в пустоту и Зотов, порядком напугавшись, ткнулся Маркову в спину.

– Но-но, не балуйте, – опасливо проворчал командир.

Под ногами мерзко зачавкало, сквозьпол, застеленный неошкуренными жердями, проступала чернильная, вязкая жижа. Отблески прыгали по низкому потолку. Дыхание вырывалось белым невесомым парком. Вдоль стен громоздились глыбы грязного подтекшего льда. Комнатушка площадью не превышала десятка квадратов и втроем тут было тесновато.

– Туточки они, – Марков осветил противоположную стену и приподнял бурую простыню.

На льду лежало синюшное, покрытое кровавыми разводами тело.

– Антоха, – выдохнул Решетов. – Ну как же тебя угораздило? – он повернул жутко исказившееся в прыгающем свете лицо и обронил в пустоту. – Зимой жизнь мне спас.

Зотов оттеснил Маркова, взял лампу и приступил к поверхностному осмотру. Березов, мускулистый и обнаженный лежал на спине, свесив голову на плечо и сжав пальцы рук в плотные, тугие комки. Лицо с массивным набрякшим носом слиплось в жуткой гримассе. По щекам тянулись размытые алые полосы. Бледно-синий мертвец в неверных отсветах керосиновой лампы казался еще более страшным. Тело от шеи до паха покрывали колотые и резаные раны. Кровь пытались стереть и она насохла неряшливыми разводами. И снова проклятые цифры девять и шесть, вырезанные на груди. Жил человек, воевал, о чем-то мечтал, а погиб не в бою, зарезали, как барана. И от этого смерть Антона казалась какой-то унизительной, мерзкой, недостойной партизана и мужика.

– Кровищи страсть натекло, – буркнул Марков.

– Я эту суку найду и удавлю своими руками, – безжизненно и отстраненно произнес Решетов в темноте.

– Будешь и дальше отрицать, что он охотится на твоих?

– Не буду, – окрысился Решетов.

– А раньше ковряжился.

– Душу, Вить, не трепи.

– Прикажи своим, пусть поодиночке не ходят.

– Да уж как-нибудь сам разберусь, спасибо за заботу.

– Неначем, обращайся, – Зотов аккуратно прикрыл мертвеца. – А теперь самое интересное показывай, Михаил Федорыч.

Марков протиснулся мимо, сдернул кусок мешковины и поспешно отвернулся. Зотов никогда не был на скотобойне, но, наверное, так там и происходит. На подстилке лежали части человеческого тела: руки, ноги, куски тела. Работа профессионального мясника.

– Твою мать, – интеллигентно удивился Решетов.

– Некомплект, – произнес Зотов, внезапно осипнув. – Голову искали?