Саалама, руси

То, что Андрей пытался шутить, произвело жутковатое впечатление. Вдруг появилось такое острое неожиданное понимание: как раньше — уже никогда не будет, он инвалид. Малика судорожно втянула воздух, по щекам, пропитывая маску, потекли слезы.

— Ну чего ты ревешь? — Гадетский раздраженно выдохнул, едва шевеля губами.

Андрей дрожал, и это было страшно. Похоже, сам он не ощущал, как мелко немощно трясется подбородок, руки, плечи, губы. И дышал резко, надрывно, то и дело пропуская вдох, будто не собирался делать следующий.

— Где Ливанская? — он смотрел в потолок, держа в голове какую-то важную, но невысказанную, мысль. Тихий голос шелестел едва слышно и странно было, что он идет изо рта, когда губы так мелко безвольно трясутся.

— На операцию ушла.

Парень на пару секунд прикрыл глаза, собираясь с силами:

— Попроси ее зайти поскорее. Мне надо, — он с усилием сглотнул, — поговорить. Какое сегодня число?

— Седьмое. Ты уже неделю здесь.

— Знаю. Только… не помню почти ничего. Ты уже приходила?

Девушка робко присела на подставленный к кровати стул и погладила холодную шершавую руку:

— Нет, мне Ливанская запретила.

Гадетский зажмурился, перетерпел болевой спазм и продолжил значительно тише:

— Это я попросил… нечего на это смотреть. Почему тут так холодно?

Малика почувствовала, как он неожиданно больно сжал ее руку, и как затряслись пальцы от этого усилия. И ему, похоже, в самом деле было холодно, несмотря на то, что в палате тепло — даже душно. В реанимации пациенты лежали неукрытые или отчасти укрытые тонкими простынями, неловко распятые на жестких койках-трансформерах. С отходящими в разные стороны дренажами и расставленными по полу контейнерами для сбора отделяемого. Тихо, но назойливо-неприятно, шумели аппараты.

— Тебя скоро в палату переведут, — она с жалостью наклонилась ближе.

— Не надо говорить со мной, как с пациентами, — парень уловил это движение. — Я здесь надолго, — коротко глянул на нее, резко, хоть и тихо, отрезал: — И сделай одолжение, не реви, — отвернулся, — ты же врач.

Ливанская зашла только ближе к вечеру после обхода, когда закончила все плановые операции. Андрей болезненно-мутными глазами проследил, как она взяла в руки историю. Видно было, что он ее ждал — и нетерпеливо задал засевший в голове вопрос:

— Что… мне колют?

Женщина неторопливо, не отрывая глаз от записей, присела рядом с койкой, пролистала последние анализы, нахмурилась и подняла с полу банку, разглядывая на просвет отделяемое по дренажу.

Он коротко и настойчиво поторопил:

— Что?

Та еще поколебалась секунду, потом, будто нехотя, пожала плечами:

— Промедол[1].

Андрей тяжело перевел дух.

— Снимай.

И хотя голос было едва слышно — это было решение. Ливанская медленно поставила на пол бутылку, подумала, потом с сомнением покачала головой:

— Давай переведу на меперидин или петидин. Попробуем в малых дозах. Не сможешь терпеть — увеличим. Потом будем медленно снижать.

Уже где-то на середине своих слов она поняла, что говорит впустую, он уже все решил. Андрей, сжав зубы, смотрел в потолок:

— Я сказал — все отмени.

Женщина раздосадовано выдохнула и наклонилась вперед, уперевшись локтями в колени. И убеждающе посмотрела в глаза:

— Ты себе боли эти представляешь?

— Снима…ай. — Андрей дышал тяжело и натужно, от боли зрачки были так расширены, что казались почти черными. Он посмотрел в глаза, — я с них потом не слезу.

Она несогласно покачала головой:

— Давай решать проблемы по мере их поступления, — он не реагировал. — Андрей, я понимаю, что упрямства тебе не занимать, но так терпеть ты не сможешь.

Гадетский отвернулся, снова глядя в потолок, и как-то странно, желчно усмехнулся:

— А ты не представляешь, как я могу терпеть, — и стиснул зубы, озвучивая окончательное решение: — Снимай с жестких обезболивающих.

Как врач Ливанская имела право проигнорировать желания пациента — это была зона ответственности хирурга — ее решение. И, в принципе, могла даже привести разумные аргументы. Но промолчала.

[1] Промедол — это наркотический анальгетик из фармакологического класса опиоидов, синтетический аналог фенилпиперидина, производное молекулы морфина.

8

8 сентября 2015 года. Вторник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 12:20.

По прошествии недели, отделение успокоилось. О случившемся подзабыли. Отсутствие одного из интернов большой роли не сыграло. Его даже не особенно заметили, разве что Майоров, лишившийся протеже, да интерны: конкуренция в группе не то что уменьшилась, а просто сошла на нет. Пантелеев естественным образом занял место лидера, и теперь именно его брали на интересные операции и в ассистенты. Он практически не вылезал из операционной.

Единственным хоть сколь-нибудь заметным изменением стало то, что Ливанской теперь разрешалось курить в ординаторской. Особо пострадавшей стороной ее никто не считал, но возразить или одернуть не решались. Так что теперь кабинет постоянно был заполнен дымом, стремительно впитывающимся в стены.