Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

А во всех других случаях для него не было запретов и ограничений, объектом вожделения могло послужить любое половозрелое существо противоположного пола и любой политической, религиозной и сексуальной ориентации. На его счету были две известные в Москве лесбиянки и одна ортодоксальная суфражистка-мужененавистница. Обе лесбиянки оставили свои прежние пристрастия и перешли в стан гетеросексуальных партнерш, а суфражистка вообще преследовала Уда домогательствами и днем и ночью, так что ее маниакальную навязчивость пришлось пресечь самому Лапикову.

Во время приступа любовного наития Уд был абсолютно неразборчив — в его воображаемом гареме сошлись бы, с удивлением глядя друг на друга, дорогие платиновые блондинки и вокзальные шлюхи, благонамеренные матери семейств и хулиганки с десятком приводов в милицию, депутатши гордумы и продавщицы дешевых сексшопов, отъявленные безбожницы и представительницы традиционных конфессий.

Что касается политических взглядов и тем более партийной принадлежности своих пассий, то Уд был в этом отношении сексуальный плюралист. В кругу покоренных им жертв был представлен весь спектр политических направлений — от напрочь беспартийных до фанатичных активисток КПРФ. Последних ему снимал обычно Лапиков в дни революционных праздников прямо с митингов и манифестаций протеста. В гараже загородной виллы у Уда скопилось огромное количество портретов Сталина, Ленина, Молотова, Че Гевары и других марксистов, а из кумачовых полотнищ и стягов можно было бы сшить потрясающий красный кафтан для какого-нибудь площадного коммунистического истукана.

Изредка он добывал себе наслаждение сам. По весне предавался какой-то прямо-таки чесоточной похотливости: его не остановило бы то, что подвернувшаяся женщина имеет внешность гаитянского щелезуба, его могли видеть лихорадочно катающимся по траве, а однажды наблюдали, как он бился в конвульсиях, зажатый меж двух стволов близко стоящих деревьев… Май, теплая светлая томящая ночь, в окно спальни бьет едва опушенная почками пахучая ветка вишни… Уд, не зажигая света, осторожно, как сомнамбула, покидает спальню, он увлекаем на тропу любовной охоты. Если его окликнуть, он упадет и расшибется. В прибор ночного видения дежурные следят, как хозяин по лунному лучу замедленным шагом идет к сторожке зоосада, где Лапиков еще с вечера приготовил ему на случай ночную подругу. И вот окрестные дачные поселки и садовоюгородные товарищества оглашаются среди ночи дикими эротическими стенаниями Удовой одалиски: так неверная тишина экваториальной сельвы вспарывается ночными голосами птиц и зверей, павших жертвами хищников и любовных поединков, и тогда проснувшуюся сельву объемлет ужас, она замирает в ожидании очередного предсмертного крика…

Разбуженные воплями дачники и труженики огородов приподнимаются на локтях, тревожно вглядываются в заоконный мрак и, придя в соображение, случается, перебросятся с половиной двумя-тремя замечаниями. «Слышь, опять… — говорит, бывало, жене муж, пахнущий суперфосфатом или раствором мочевины, — орут, ровно их режут, паскуды бесстыжие…» Он выдерживает паузу, ожидая, что супруга поддержит его осуждение. Но та неожиданно принимает сторону знаменитого волокитством соседа и одобряет вокализ его наложницы. «Молчал бы уж лучше, пустобрех, — бурчит жена из-под одеяла. — Сам-то уж ни на что не годный… а это ж песнь!..»

С одной коммунисткой был у Уда мимолетный трагикомический роман. Он ехал на своем лимузине в «Метрополь», где в зале «Савва Морозов» должна была состояться деловая встреча с партнерами из Татарстана (там фирма «Кичхоков корпорейшн» пускала линию алкогольных напитков повышенной крепости). По своему обыкновению, Уд остановил машину, чтобы пройтись пешком, благо время позволяло. Был у босса такой бзик — любил иногда раствориться в толпе, пообщаться с народом, и хотя телохранители не любили эту причуду хозяина, а что им оставалось делать? Выйдет, бывало, где-нибудь у церкви из своего лимузина на немытый асфальт и прямо к паперти, где стоят все эти старухи, бомжи, слепые, инвалиды, и каждому даст по синенькой.

Потом, когда обнаруживалось, что благодетель дал полтыщи, там начинался ажиотаж, обмороки, драки. Туда в ожидании повторного благодеяния со всей Москвы съезжались убогие.

Но у одной и той же церкви Уд два раза никогда не появлялся.