Сага

Такси останавливается на пересечении Пятьдесят второй улицы и Одиннадцатой авеню. Вдруг все люди куда-то исчезают, машины тоже, а я оказываюсь между пустой баскетбольной площадкой и безлюдным рестораном — «Zeke’s». Вхожу через двойные двери и иду вдоль длинной, метров десять, барной стойки. Из кухни выходит тип с пластиковым мешком, доверху набитым запотевшими бутылками с пивом. Усаживает меня за столиком у окна и протягивает меню. Я предпочитаю подождать, глядя на улицу.

Несколько редких небоскребов, квартал со зданиями умеренной высоты, наружные лестницы, как в «Вестсайдской истории». Вдалеке угадываю Гудзон.

Жду. Неподвижно.

— Уверен, ты себя чувствуешь будто в картине Хоппера.

Объятия и хлопки по спине, эдак по-мафиозному. На Жероме те же самые одежки, что и в Париже, но здесь он в них выглядит даже элегантно.

— Только приехал?

— Прямиком из аэропорта Кеннеди.

— Ну и как тебе этот хренов город?

— !..

— Я в него с первых же минут влез, будто в домашние тапки. И сказал себе, как Джуди Гарланд в «Волшебнике страны Оз»: «There's по place like home»[12]. Я тут говорить начал как старый гарлемский торговец сивухой, а всем хоть бы хны, никто не удивляется.

— Ты и в Париже уже говорил как старый гарлемский торговец сивухой.

— Есть кое-что, что тут ставят превыше всего: это твое неотъемлемое право на чудачество. Когда какой-нибудь тип с красным носом прогуливается, гнусавя всякую бредятину, это может быть только актер, репетирующий роль. Тут никого не считают психом, сомнение всегда в твою пользу. Не понимаю, почему во всех странах мира не придумали побольше таких уголков. Этаких Вавилонов общего пользования. Проводишь там неделю, год и возвращаешься к цивилизации, чтобы опять тихонько зажить своей заурядной жизнью. Проблем было бы гораздо меньше.

— Я думал, ты в Лос-Анджелесе.

Он мне объясняет, что в Нью-Йорке происходит всего не меньше, чем там. По договору он должен мотаться туда и обратно два раза в месяц.

— А Тристан?

— Он в Монтане, с Ооной. Я хотел устроить его здесь, но он предпочитает деревню, сам понимаешь. Я навещаю их по субботам, раз в две недели, пока Оона не закончит свой диплом. А там поглядим.

— Пультом щелкает?

— Не так чтобы очень. У него там друзья, возят его повсюду. Я рад, что он там.

Он делает заказ на нас обоих, я не понимаю ни слова. Нам приносят калифорнийского вина в графине. Никогда не видел Жерома таким спокойным, таким непринужденным. И таким взрослым. Хочется спросить его, добрался ли он наконец туда, где всегда хотел быть, или его путь еще не окончен?

— Трудно сказать. Столько всего произошло и так быстро. Я консультант американской версии «Саги», но это так, для проформы, сценаристам я особенно не нужен. Пишу «Детфайтера-3» для Сталлоне, но все это уже становится немного затасканным. Он мне предложил другой проект, с Иствудом, вот это должно пойти.

— Ты хочешь сказать, с Клинтом Иствудом?

— А ты знаешь другого?

— С самим Клинтом? С Грязным Гарри?

— Он ведь и был Каллаханом, настоящим Каллаханом. Когда я ему рассказал, это его изрядно позабавило. А проект такого фильма — сущий бардак, с правами все запутано, требуется куча адвокатов для составления договоров, и все занимает уйму времени. Пока предложил идею сериала для Эн-би-си, они только что одобрили «пилот».

Он сообщает мне все эти потрясающие новости так обыденно, что это граничит с извращением. Если бы я не знал Жерома, я был бы уверен, что он пытается пустить мне пыль в глаза. На самом деле все наоборот. Это скромность человека, нашедшего свой путь, того, кто не занимает чужого места, того, кто, как говорится, where he belong[13].

— Миллиардер! Ты же наверняка миллиардер!

— Тут мне, конечно, жаловаться не на что, но я вдруг осознал, что не создан для денег. Они меня не забавляют. Знаешь, я ведь пытался. Той малости, что была у меня на улице Турвиль, мне вполне хватало. Если бы ты видел, какую квартиру я снимаю — настоящий скандал.

— Небось тысяча квадратных метров на Пятой авеню с отдельным лифтом?

— У меня маленькая квартирка прямо над этим рестораном. Красный кирпич, ободранный холодильник и тараканы в ванной. Но мне здесь хорошо.

Нам приносят тарелки с маленькими крабиками под каким-то петрушечным соусом. Не зная толком, как это едят, беру пример со своего приятеля, который отправляет зверюшек в рот целиком, вместе с панцирем.

— Нью-йоркское кушанье, soft shells[14] тут крабов ловят сразу после линьки и обжаривают на сковороде. Панцирь такой же мягкий, как и мясо.

На столик падает солнечный луч. Мимо окон пробегают трусцой несколько бегунов.

— Рад, что ты здесь, чувак. Я чувствовал, что ты делаешь глупость, оставаясь в Париже. Слышал, восьмидесятую серию плохо приняли.

О шраме на моей физиономии он не говорит. Подарочек от «Саги». Прекрасная звезда в углу глаза, почти ритуальная насечка, зарубка со смыслом, в общем, глупость в этом духе. Врач мне сказал, что к осени сойдет.

— Хочешь голую фразу или пожиже развести?

— Давай голую фразу.