Сага

— Ближе к концу они все приходят к максимальной лаконичности, посмотри на Тернера. Сохраняют только центральное, главное, а все, что вокруг, им уже не так важно.

— Но про Маэстро говорят, что он вечно ищет совершенства, просто гробит себя работой.

— Насчет поисков совершенства — может быть, но вот работой он себя не гробит, это уж точно. Болеет он или нет, всегда одно и то же: устраиваемся поудобнее, немного болтаем, а как только чуть-чуть сосредоточимся, ему уже приспичило поиграть в настольный футбол, или начнет часами названивать жене. Возвращается, опять болтаем как сороки, говорим о когда-то любимых фильмах, о тех, сценарии к которым никогда не напишем, много врем, а тут и время макарон подоспело. В итоге за день работы набирается всего полчаса, от которых был какой-то прок. А потом однажды вдруг замечаешь, что фильм выстраивается сам собой, даже если на бумаге у нас ничего нет.

— Не уверен, что буду когда-нибудь работать с режиссером, который все, что снимает, превращает в золото.

— Не хочу тебя обескураживать, но эта порода потихоньку исчезает. Волшебные фильмы, порожденные воображением одного-единственного человека, никому больше не нужны. Мечтатели, разгуливающие по заповедным областям человеческой души, уже стали изгнанниками.

— В кино такие фантазеры, как он, всегда будут нужны.

— Не уверен. Раньше некоторые сумасшедшие продюсеры еще пускали деньги на службу искусству. Сегодня все наоборот. Почему бы и нет, в конце концов? Ребята вроде Жерома нам покажут, что и логика денег может привести к чему-то прекрасному. Кто знает?

При упоминании о Жероме мне вспоминаются взгляды исподтишка, которыми мы с ним обменивались поначалу, стоило Луи завести разговор о своих итальянских годах.

— Знаешь, Луи… Мы с Жеромом в первое время не знали, что и думать, когда ты заговаривал об итальянцах, о Маэстро…

— Вы никогда не видели мое имя в титрах и спрашивали себя, не старый ли я бездарь, выдумывающий свою фильмографию?

— …

— В то время итальянцы поняли, что фильм — это сопряжение талантов. Как в доброй семейной перепалке, где каждый подливает масла в огонь. Когда Марио работал с Дино, к ним заглядывал Этторе, чтобы прочитать отрывок из сценария, Гвидо подбрасывал идею и звал Джузеппе, чтобы послушать его мнение. Перезванивались от Сицилии до Пьемонта: «Вытащи меня из этого дерьма, эта проклятая история меня уже доканала, клянусь Мадонной!» А я тогда только приехал — зачарованный, полный образов, куча реплик в голове — и тут же угодил в эту ватагу. Они меня сразу же приняли, мерзавцы. Я стал ü Francese, их амулетом, я приносил им удачу, как они говорили, и превратился в бессменного консультанта, в парня, который одновременно везде и нигде. Иногда я проводил утро при доброй классической комедии, днем перепрыгивал, как блоха, в какой-нибудь детектив, а вечером, часов в девять-десять, ужинал за фарсом. Мне платили со всего, что только снималось в Риме, хватало просто быть там — иногда чтобы сварить эспрессо, иногда чтобы целиком написать диалог или рассказать сон, приснившийся прошлой ночью. Мне говорили: «Луиджи, следующий — твой, это будет ТВОИ фильм, мы все тебе поможем». Но этот момент так и не настал. Вот ведь засранцы! Как же я любил эти годы…

— Ты должен был нам рассказать, Луи.

— Я бы не смог сказать, что моего во всех этих фильмах, но одно несомненно: я там повсюду. Образ, реплика, идея — я оставил свой след в целых двадцати годах итальянского кино.

Лицо горит от стыда, должно быть, я красен, как пион.

— А потом я встретил Маэстро, и мы образовали дуэт. Но для продюсеров, для публики, да и для самого Маэстро фильм Маэстро был фильмом Маэстро. Его тень должна витать над всем, от едва зародившейся отправной идеи до окончательного монтажа, даже над афишей, а порой даже над музыкой. И речи не может быть о соавторстве с кем бы то ни было, если его святейшество приложил свою печать. Но в конечном счете так даже лучше.

— Ты должен был нам рассказать, Луи…

— Мне незачем было вам это рассказывать. И знаешь почему? Потому что сообщничество и энтузиазм той поры я вновь обрел с вами тремя, работая над «Сагой». Я благодарю Бога, что Он сделал меня вечным «бывшим», иначе я не пережил бы это прекрасное приключение.

Он сам подает мне на блюдечке вожделенный повод раскрыть подлинную причину моего визита.

— …Тсс!

Он застывает, словно охотничий пес, услышавший отдаленное рычание зверя, и показывает пальцем на окно Маэстро.

— Пойду взгляну, не нужно ли ему чего.

Я иду за ним следом, мы поднимаемся по лестнице, словно воры. Он тихонько приоткрывает хозяйскую дверь и через мгновение закрывает.

— Спит.

— Дай мне на него взглянуть, Луи. Хоть одним глазком. Подари мне это воспоминание. Если когда-нибудь у меня будут дети, я им расскажу об этом. А они расскажут своим, и так у меня будет шанс остаться в чьей-то памяти.

Он расплывается в улыбке и снова приоткрывает дверь. Просовываю голову вовнутрь.

Маэстро там.

Уткнувшийся щекой в подушку.

Спокойный.

Блуждающий в мире снов.

Тех самых снов, которые так долго были и нашими.

— Спасибо…