Сага

— Кто-нибудь из вас видел фильм? Наверное, это самый безумный из всех, что я знаю. Мы с Маэстро крутили его по кругу, если вдруг во время работы охватывали сомнения. Такое обнажение невозможно себе даже представить: пастор, один в церкви, пытается сбросить с себя собственную веру. Это вам не пустяк, но тут есть то, что я называю крайней сценарной необходимостью. В фильме к Гуннару, пастору, приходит измученный своими страхами Макс. И знаете почему? Потому что вычитал в какой-то статье, что китайцы заполучили бомбу и что этому народу нечего терять.

— А дальше?

— После их разговора Макс идет на берег реки и пускает себе пулю в лоб.

— Его можно понять.

— Ингрид Тулин безумно влюблена в пастора, но она ему противна, потому что у нее экзема на руках. Когда она молится, он еле сдерживает рвоту.

— И чем кончается?

— Он служит мессу в пустой церкви.

Молчание.

Шведское молчание.

— Что на тебя нашло, Луи?

— А вам самим не кажется соблазнительным подсунуть Бергмана в восемь утра тысячам еще полусонных телезрителей? Разве у них тоже нет на него права? Такие фильмы показывают далеко за полночь, когда большинство уже спит сном праведника.

— Больше всего тебе понравилось протащить это под носом у Сегюре и его начальства.

Вместо ответа, Луи корчит гримасу старой шкодливой обезьяны.

— А ну как кто-нибудь заметит? Какой-нибудь свихнувшийся киноман?

— Он воспримет это как дань уважения. В конце концов, Сегюре и его начальники сами виноваты. Нечего было требовать от нас, чтобы мы делали что угодно.

В первый раз у меня возникает ощущение, что мы заняты опасным делом. Чем-то вроде терроризма. Что нас отличает от типов, которые присвоили себе право бросать бомбы в невинных людей?

* * *

Вчера я поймал себя на том, что думаю о ней в прошедшем времени.

Я подумал: «Шарлотта терпеть не могла драмы».

Она и правда терпеть их не могла. Обычно женщины думают, что нет ничего лучше хорошей ссоры, чтобы удостовериться в существовании любви. У Шарлотты наоборот. Если кто-то в ее присутствии повышал голос, он сразу же падал в ее глазах. Никогда не видел, чтобы она плакала. Даже в тот день, когда начистила два кило лука для пиццы по-провансальски. Сегодня-то я уверен, что ее просто никто этому не научил, когда она была маленькая. Понятия не имею, где она сейчас. Может, мы расстались. Может, она смотрит «Сагу», чтобы узнать хоть что-то обо мне.

* * *

С тех пор как первые серии показали в обеденное время, многое изменилось в моей заурядной жизни. Словно телевидение захотело мне показать свое невероятное могущество. Часто с работы звонит мать, слышно, как ее сослуживицы сыплют вопросами, на которые я не способен ответить: не разберется ли Брюно с Существом, чтобы отбить Милдред? Что в завещании Сержа Френеля и почему он исчез? Куда надо обращаться, чтобы сдать липозу для стран третьего мира? Нам пришлось сменить бистро, поскольку хозяин прознал, что мы сценаристы «Саги», и обед стал заканчиваться форменным допросом. Мои соседи по лестничной площадке — парочка моего возраста — оставляют мне записки в почтовом ящике. «Язык влюбленных» — просто гениально! Решили попробовать. Зато от иллюзиониста не в восторге, слишком уж ясно, чего ради он так старается, для мага слабовато. Целуем. Словно случайно люди, которых я давным-давно не видел, вдруг вспомнили обо мне с теплотой. Хозяин канала хотел устроить ужин с нашей четверкой, но Старику хватило наглости заявить, что нам некогда. Никто больше об этом не заикался.

Скоро девять вечера. Матильда и Луи ушли, Тристан у своего дружка монтажера, а меня Жером уговорил остаться и посмотреть «Рокки-1». С бутербродами и пивком, вроде как на дежурстве. В гости мы никого не ждали, однако по коридору кто-то бродит. Какая-то невысокая женщина. Она прижимается лбом к стеклу и замечает нас.

Где-то я ее уже видел. Жером, думая, что это одна из запоздалых Лининых клиенток, тычет рукой в сторону «Примы». Но она приоткрывает нашу дверь.

— Мсье… Луи Станик?

— Он ушел. Можем чем-то помочь?

— Я ищу группу сценаристов сериала «Сага». Наверное, надо было сперва позвонить, но мне сказали, что здесь всегда кто-нибудь найдется.

— Мы с моим другом Марко сегодня в ночную смену. Только не говорите никому, что мы смотрим телик в рабочее время. А как вас…

— Элизабет Реа.

— ?..

— Вы меня лучше знаете под именем Мари Френель.

Мадам Пластырь! Мадам Пластырь собственной персоной! Метр шестьдесят пять, карие глаза, обалденная улыбка. Она. У нас!

— Простите. Мы не привыкли видеть актеров живьем.

Пододвигаю ей стул, она с любопытством осматривается. Соглашается на чашку кофе. Как ее было узнать в этих джинсах, свитере до колен, с волосами, ниспадающими на плечи? В жизни она лет на десять моложе той матери семейства, которую мы ее заставляем играть.

— Кто же из вас меня сотворил?

Ну кто еще, кроме сценариста, может ответить «я» на столь дивный вопрос?