Традиции значили очень многое в жизни подрастающего поколения. С первых дней основания города дети Рима каждое утро обычно начинали с поклонения у семейного очага богине огня, Весте. С незапамятных времён эта дань таинству огня глубоко укоренилась в душе каждого римлянина. Ни один религиозный сан не был столь почитаем в Риме, как девы-весталки, которые поддерживали символический священный огонь в небольшом храме на Римском Форуме. Без огня нельзя отковать добрый меч, огонь обогревал дом в холодное время года, на огне готовилась пища, взятая из буфета или кладовой, охраняемой пенатами[111]
. Эти духи-покровители не были в одиночестве, поскольку в каждом доме были свои семейные лары[112]. Сражаться за ларов и пенатов означало защищать дом и очаг всё самое священное и ценное в жизни.С раннего детства Валерий учил троих сыновей идти по его стопам. Мальчики обычно сидели рядом с ним, прислушиваясь к советам, которые он давал, и к замечаниям отца после того, как просители уходили. Они сопровождали Валерия, когда того приглашали отобедать с друзьями или соседями. Мальчики сидели с семьёй за столом, они помогали подавать еду и напитки, а после обеда один из них просил домашних богов принять подношение. Что касается двух его дочерей, то их учили исполнять все обязанности хозяйки дома, чтобы девочки, став жёнами и матерями, хорошо исполняли свой долг. Поддерживать огонь, принести воды, приготовить и подать еду, прясть и ткать пряжу, изготавливать из неё одежду для всей семьи было традиционным занятием римской матроны.
Конечно, в семье состоятельного негоцианта, коим являлся Валерий, эти обязанности уже не были столь важными, как в старину. Все работы по дому выполняли рабы. Тем не менее основы ведения домашнего хозяйства девочки обязаны были знать...
Сагарис откровенно скучала. Собственно говоря, расположенная на оживлённой улице таверна, в которой она сидела, называлась «термополий». Главными достоинствами этого термополия считались весьма приличные для такого заведения размеры, прилавки, выходившие на улицу, и кухня. Она была отделена от зала для клиентов. Это обстоятельство и подкупило Сагарис, вольную птицу степей, которая привыкла к чистому свежему воздуху. Она терпеть не могла задымлённых помещений.
В Риме кухня не считалась привлекательным местом. В богатых домах кухни располагались подальше от покоев, чтобы чад и гарь не попадали в другие помещения, так как дымоходы были несовершенными или попросту отсутствовали. В кухню даже делался отдельный вход, чтобы слуги не слишком часто мелькали перед глазами. А в этом термополии, расположенном на оживлённой улице, зал для клиентов был отделён от кухонного помещения.
У многих жителей Рима не было своей кухни, поэтому еду они обычно покупали в термополиях (с прилавков), а хлеб — в общественных пекарнях. Яства в термополии всегда были горячими, а вино подавали с пряностями. Большим спросом пользовалась копчёное сало, а также сытная мясная похлёбка с капустой, свёклой и луком, заправленная сметаной. Среди римских легионеров было много фракийцев — больших любителей этой похлёбки, которая прижилась и в Риме. В термополии можно было за два асса получить варёную баранью голову, колбаски, сдобренные чесноком, луком и разными приправами, бобы, чечевицу, овощи, печёные орехи, свёклу и кашу. Всё это ели с «плебейским хлебом» — ржаным или ячменным грубого помола. И запивали большей частью варёным критским вином, обладавшим изрядной крепостью и дешевизной.
Сагарис попросила подать ей дорогое массикское[113]
вино и лёгкую закуску — варёные яйца с соусом, состоящим из замоченных кедровых орехов, перца, любистка, мёда, уксуса и с небольшим количеством неизменного «гарума». Она уже привыкла к его остроте и запаху и с удовольствием употребляла при каждом удобном случае.Как ни странно, но в доме Валерия «гарум» не прижился. Негоциант обладал отменным обонянием, и от вони рыбного соуса его тошнило.
Девушка невнимательно прислушивалась к выступлению странствующего поэта, коих немало слонялось по тавернам Рима, где они всегда находили благодарных слушателей. Судя по его чёрным как смоль волосам, это был грек. Став в позу Цицерона, поэт декламировал: