Сахара и Сахель

Арабы еще не порвали с феодальными устоями. Это многочисленный и полный сил народ крестьян, кочевников, воинов. Его величие зиждется на древнем происхождении, истории и обычаях. Доблестный и отважный народ, подобно Александру, обратил войну в вооруженное странствие, породил религию, едва не подчинившую весь мир, расселился даже в самых удаленных уголках Востока, но, в сущности, нигде не является хозяином. Он живет в экзотических странах и всегда хранит на челе, как печать благородства, красоту своей судьбы.

Мавры — малочисленный народ кустарей лавочников, рантье и переписчиков, заключенных в скорлупу обывательских нравов, как в тесный костюм. Не чуждые элегантности, они, однако, не поднимаются до величия, скорее милы, нежели красивы, не знают нужды, зато им неведомо великолепие роскоши и нищеты. Впрочем, и арабы, и мавры переполнены гордыней, и перепутать имена единокровных братьев равно оскорбительно для тех и других.

Маврам недостает именно того, чем в избытке обладают арабы, того, что я называю величием или, пользуясь терминологией живописца, стилем. Мавры лишены стиля; во многом это объясняется как личными их качествами, так и средой. Все вокруг незначительно и способствует принижению образа: узкие улицы, лавочки, едва приспособленные для повседневного быта, оседлая жизнь, предпочтение отдыхать, поджав ноги по-турецки, нежели возлежать на арабский манер. Изящной облегающей одежде явно не хватает ткани и складок, она не добавляет человеку значительности и даже преуменьшает ту, которую в нем подозреваешь. Более просторное одеяние, уж не знаю почему, предполагает сильные страсти, величие духа. Можешь считать мою точку зрения предрассудком художника, ведь я, разумеется, рассуждаю с позиций живописца. Приталенный пиджак, широкие шаровары, похожие на юбку, и распущенный пояс — наряд, в котором старцу столь же трудно казаться величественным, как юноше не казаться женственным.

Женоподобие — вот точно найденное слово. Оно определяет характер, соответствует вкусам, точно выражает склонности, дает краткое описание физических и нравственных черт и четкое представление о маврах. Разве не характерно для стран гинекея некое смешение полов, что приводит к ослаблению одного и унижению другого? Странное дело, стоит женщине исчезнуть из общественной жизни, как женское начало тут же проявляется в темпераменте расы. Чем меньшая роль отводится женщинам во внешнем мире, тем громче говорит в потомстве ее кровь. Презрение вызвано заблуждением. Женщина заточена в монастырь, праздна, уподоблена предметам роскоши и удовольствия. Мужчина же вынужден заполнять пустоту, подмена занятий попирает его достоинство, приводит к перерождению и сходству со слабым полом. Именно так мстит женщина, принижая род, а род наказан ущербностью общества.

Результат перед нашими глазами: почти женственный народ, почти девического вида мальчики; юноши, которых можно принять за женщин; безбородое и безусое лицо, округлые формы, красивые, но чуть вялые черты, ни силы, ни решительности. Лишенная мужественности привлекательность сохраняется до возраста, когда сама молодость стирается летами. В противовес арабам, у которых леность — привилегия мужчин, здесь работает муж, я хочу сказать, ловко орудует иглой. Он обрабатывает шерсть, красит, ткет, шьет одежду, впрочем как и обувь, не только себе, но и женщинам, и детям, заботится о туалетах и украшениях. Он один владеет искусством басонщика[71] и вышивальщика, умеет подбирать краски, знает, как вплетать золотые нити в шелк. Станочки, шпули, мотки и клубки, маленькие клубочки, катушки, ножницы — целый небольшой арсенал инструментов, кажущихся диковинными в мужских руках, делает мавра презренным в глазах соседей, владеющих саблей. Мавру не хватает силы, но из поколения в поколение передаются качества, ей противоположные: сноровка и ловкость пальцев, тонкость вкуса и изящество движений. Он умен, уступчив и покорен. Все взвешивает при заключении сделки, но не считает ее недостойной внимания, даже если условия устраивают его лишь наполовину. Любая торговая операция вызывает у него почтительное отношение. Впрочем, дела мавра никогда не отличаются особым размахом. Он столь же небрежен у портняжного стола, сколь беззаботен в лавке, ему не присущи ни прилежание за шитьем, ни торопливость в торгах. Торговля — одновременно промысел и приятное времяпрепровождение, работа призвана скорее занять досуг, чем заполнить жизнь. По правде говоря, это скорее развлечение и способ разогнать скуку бездеятельности.