Сахара и Сахель

Мне сложно объяснить, что мы делаем в гостях у Хауа, как протекает время. Мы входим в дом, находимся и нем, расстаемся с хозяйкой, полные ярких и памятных впечатлений не более, чем накануне. Солнце, проплывая над двором, освещает спальню Хауа, проникает мельчайшей золотой пылью сквозь легкую ткань занавески, натянутой на дверях. Все озаряется на мгновение, внутреннее убранство — шелка, инкрустированная мебель, украшенные миниатюрами этажерки, расписной фарфор — охвачено огненными всполохами. Едва солнце опускается за террасу, спальня погружается в полумрак. Краски блекнут, золото тускнеет, дым наргиле приобретает густой синий оттенок, в печи занимается пламя. Вечер уже недалек, мы завершаем свой день.

Нам случалось ужинать у Хауа. В такие дни послеполуденное время проходит на кухне за растиранием перца, корицы и шафрана, за приготовлением кускуса. Лера печет медовые пирожки. Вандель не без оснований хвастает тем, что был принят халифами трех провинций, и привносит в трапезу Хауа почти сказочные яства. Основу этой королевской кухни неизменно составляют мелко нарезанное мясо и изобилие сушеных фруктов; новизна блюд зависит от выбора, количества и остроты пряностей. Когда прекрасная светлоликая Айшуна — любимая подруга Хауа — случайно заходит к ужину или по светскому обычаю еще утром присылает маленькую негритянку Ясмину предупредить о своем визите, празднество становится полным: предстоит соревнование подруг в роскошестве туалетов и украшений. Именно вчера нам выпало такое удовольствие. Айшуна пришла к шести часам в сопровождении служанки, одетой в красное. Войдя в комнату, она сняла большое покрывало, сбросила у ковра сандалии из черной кожи и величественно, словно богиня, опустилась на диван. Она была великолепна. Ее ноги облегал фута, завязанный очень низко, узкий корсет, подобно ножнам кинжала, покрывали металлические пластины, легкая газовая шемизетка в серебряных мушках рассыпала блестящие звезды по обнаженным плечам и высокой груди. Причиной подобной легкости одеяния было вполне простительное тщеславие.

— Стоило ли вообще надевать одежду, — заметил Вандель при ее появлении, — если она столь прозрачна.

— Дорогой друг, — сказал я, — разве вам неведомо изречение индийцев, стыдливых почитателей прозрачности. Они сравнивают легкий газ с водным потоком. Прекрасная Айшуна разделяет их мнение, метафора служит ей одеянием.

Почти тотчас, приподняв портьеру соседней комнаты, появилась Хауа, покинувшая нас час назад. Она с достоинством предстала в царственном наряде женщин Константины, то есть в трех длиннополых кафтанах, надетых один поверх другого. Два кафтана из цветастого муслина; третий — из золотистого сукна — не имел складок и придавал неподвижность гибкому стану, как бы заключая его в ослепительные доспехи. Причудливо накрученный платок из того же золотистого сукна полностью скрывал волосы и доходил, как азиатская митра, до крутых дуг подведенных бровей. На Хауа было немного драгоценностей и вовсе не было колец — довольно редкая скромность, свидетельствующая, на мой взгляд, о безупречном вкусе. Тонкая линия сурьмы, которой были обведены великолепные глаза, удлиняла их, придавая им выражение невольной улыбки, а на лбу священным и таинственным знаком красовалась крошечная бледно-голубая звезда. Она вошла, скользя босыми ногами по длинноворсовому ковру, и, встряхнув турецким носовым платком, пропитанным эфирными маслами, окружила себя благоуханием. Затем она приблизилась к низкому дивану, положила смуглую трепетную руку на обнаженное плечо подруги и скорее безвольно опустилась, нежели села, с таким выражением скуки на лице, которое невозможно передать.

— Дивная! — воскликнул Вандель, церемонно, будто королеву, приветствуя Хауа.

Мы ужинали на ковре, полулежа за инкрустированным столиком со свечами, покрытым негритянским хаи-ком, заменяющим скатерть. Прислуживали две негритянки, а муж Асры подавал подобающие случаю кувшин г водой и полотенца, вышитые цветным шелком.

После долгого ужина мы пили кофе, затем чай, беспрерывно курили до десяти часов. Айшуна поднялась первой. Она закуталась перед уходом в модный в Блиде плотный хаик, но гораздо небрежнее, чем днем. Одна пола дважды обматывалась вокруг головы, другая скрывала тело, как обычный плащ. Я нашел высокую женщину более статной в величественной свободной драпировке, с выглядывющим из-под нее серебряным корсетом под обнаженной грудью, чем без покрывала. Я не сводил с нее глаз до самого конца галереи, по которой она бесшумно прошла в белом лунном свете. За ней следовала Ясмина, неся что-то тяжелое, завернутое в полу кроваво-красного хаика.

— Заметьте, — сказал Вандель, — это пирожные.

Вчера вечером, пока мы пили кофе у Хауа, разразилась гроза. В десять часов шел проливной дождь, кромешная тьма не позволяла ориентироваться, можно было только идти на ощупь вдоль стен. Нечего и думать, чтобы в такую погоду зажечь на улице лампу. Я попросил у Хауа разрешения провести ночь под ее кровом, она любезно согласилась, и мы остались.