Сахара и Сахель

— Не беспокойся о нас, — сказал я ей. — Си Бу Джаба будет всю ночь разрабатывать маршруты своих новых путешествий, я же — писать или лягу спать, если возникнет желание. Спокойной ночи, и до завтра!

— Спокойной вам ночи! — сказала она.

Она улеглась на диване, служащем ей постелью. Он представляет собой каменный помост, облицованный фаянсом и отделанный лепными украшениями. Сверху положены три или четыре джерби, стеганый шелковый матрас, подушечки, дающие опору изгибам тела, и в изголовье атласные подушки. Хауа легла по арабскому обычаю, не раздеваясь, и мгновенно уснула.

Все замерло на улице и в доме. Евреи с первого этажа рано заперлись, забаррикадировали и законопатили единственную дверь, не имея иных средств воспрепятствовать проникновению воды в свое жилище. Даже дети умолкли. Ночь наполнилась барабанной дождевой дробью, водные потоки сбегали по террасам и изливались во двор, превратившийся в пруд. Я спустился вниз, чтобы запереть на засов дверь на улицу. Проходя мимо комнаты негритянской супружеской пары, я услышал, как негр Саид храпит, словно спящий лев, а Асра нежно мурлычет над колыбелью младенца, чтобы тот крепче спал.

Вандель сменил свечи, разложил рукописные карты — обычно в его карманах два-три свитка — и принялся прокладывать маршруты грядущих путешествий. Он дал мне свою записную книжку, дневник, иероглифическая путаница которого вполне соответствует характеру автора, и я не без труда знакомился с описанием его недавнего похода на восток Алжирской Сахары. Так мы скоротали дождливую ночь, мой друг — в раздумьях о новых путешествиях, я — в размышлениях о немногом, что довелось увидеть, и даже не помышляя о недоступных мне экспедициях.

Любезный друг, я не раз говорил тебе, что не считаю себя путешественником; я не более чем скиталец. Путешествия, в которых мне приходилось участвовать, ни в ком не пробуждали любопытства, ни у кого даже не возникало желания пройти по проторенному мной пути. Тщетно я брожу по дорогам мира: география, история и другие науки не обогатятся новыми сведениями. Хранимые мной воспоминания часто непередаваемы, ведь, несмотря на их безупречную точность, они не несут в себе достоверности документа, приемлемого для всех. Впрочем, ослабевая и преобразуясь, они становятся собственностью моей памяти и с большим успехом служат назначению, которое я, по праву или без оного, им уготовил. По мере искажения точной формы возникает новая, полуреальная, полувымышленная; этой форме я отдаю предпочтение. Настоящий путешественник не таков, и описанный метод осмысления реальности подтверждает, что я не создан для дальних странствий.

— Вы бывали в Сиди Окба? — спросил Вандель, следуя по пунктиру на карте от Бискры до У эд-Грир.

— Да, во время второго путешествия.

— Помните мечеть и захоронение святого пастыря, одного из первых наместников Пророка? Обратили ли пы внимание на особую форму одного из примечательнейших памятников Зибана и знаете ли знаменитую легенду о нем?

Заметив мое замешательство, он продолжал:

— Чем же вы занимались в Сиди Окба, если вам неизвестно единственное, что представляет интерес?

— Любезный друг, день моего приезда выдался удивительно знойным и прекрасным. Раскаленное добела небо распростерлось незамутненным оловянным зеркалом над селением, беззащитным под испепеляющим солнцем. Меня повели осматривать мечеть, и я ее увидел. Мне рассказали ее историю, и я ее выслушал. Но особенно четко врезались в память последующие события. В саду нам приготовили угощение, на земле у подножия смоковницы расстелили циновки, а над головами натянули ткань, привязав углы к трем пальмам, образующим треугольник. Гостей потчевал сам каид, которого я мог бы вам описать. Неподалеку бродили спутанные взмыленные после утреннего перехода кони с раздувающимися ноздрями. Стоял полдень, и я назову вам точную дату: пятнадцатое марта тысяча восемьсот сорок восьмой год.