Сахарная пудра была горька, как её счастливая жизнь (СИ)

И губы мужские в один лишь миг накрылись сахарной пудрой женской ласки, и она была совершенно иной, не такой, которой он знал раньше. Это были поцелуи, прошедшие через все: через боль, ненависть, ревность, разлуку, обстоятельства, года, судьбы и… жизнь. Через сотни и даже тысячи человеческих жизней, спасённых его руками. Через ее жизнь, целиком и полностью отвоёванную у самой смерти огромными усилиями и той нечеловеческой любовью, которая столько лет жила внутри него; которая все время незаметно оберегало ее от ошибок, неверных ходов и самого страшного. И это была на самом деле совсем не любовь, нет, далеко не она…

Ее судьба стала всей его жизнью ровно тогда, когда все дальнейшее существование такой хрупкой и сильной девушки он начал строить своими руками; когда сам не заметил, как узнал в ней целую вселенную, вместо одной мимолетной кометы; когда во благо ей отдавал все и даже больше, лишь бы не стать тем, кого она всегда держала за барьером: барьером своей личности, куда он был допущен единожды и уже бессрочно.

И это красное платье вновь встретилось в ее мыслях с реальностью, а на тумбочке при свете тех самых небесных ламп искрились, как никогда раньше, тени, все ещё не тронутые осторожной и по-настоящему женской рукой. Рукой отныне и навсегда, невзирая ни на что, счастливой женщины.

Той, которая добилась своего счастья.

Той, которая кончиком иголки выковыривала его из гранита безжизненных скал.

Той, которая пронесла искренность, любовь и веру через всю свою жизнь, наполненную болью и радостями, страданиями и счастье, слезами и смехом.

И она была именно той. Той, которая с сегодняшнего дня и отныне навсегда стала настоящей женщиной, во всех ее проявлениях, гранях и цветах.

Сахарные губы совсем не на долго оторвались от мужских, чуть колючих и обветренных ее дыханием. Она вновь взглянула в его бездонные глаза, полные чего-то волшебного и невероятного, так сильно манящего и притягательного.

Она улыбнулась, на секунду пряча свои зрачки под тонкой кожей век, пушистыми ресницами в этот момент отыгрывая симфонию «Времена Года. Весна».

Мокрый язык ещё раз облизал налитые губы, лишь затем приоткрываясь и будто собираясь, что-то сказать, но в ответ были тотчас накрыты мужскими, карамельными и шипучими; точно такими, которыми они оба запомнят этот вечер.

========== Часть 16 ==========

Когда ночь окончательно вступила в свои права царицы тьмы и страсти, невыносимый обычным человеком уют начал разливаться горячим пламенем света стоящего на прикроватной тумбе торшера. Тонкие женские пальчики коротким движением привели его в рабочее состояние, наделяя все пространство вокруг романтикой. Абсолютно же голое тело, лишь мельком ниже поясницы прикрытое одеялом, не могло не притягивать к себе того, которого раньше оно манило и влекло к себе с огромной силой , а сейчас это чувство и подавно увеличилось в тысячи раз.

Его глаза кажется ни на кого ещё не смотрели так: этот невесомый луч будто проходился по каждому извилистому выступу и впадине сладкой кожи, приходя с каждым новым впечатлением в огромный восторг.

И такого количества красок, которыми были раскрашены последние часы жизни обоих, было не счесть.

Это, определенно, были все оттенки красного.

Яркого, сочного, чуть приглушённого, оставленного в тени уходящего дня, ставшего при свете только звёзд рыхлым бисквитом, уносящегося в глубины сознания ощущение, оцепенявшее губы, ресницы и кожу любовью.

Единицы от густого чёрного до разбавленного молоком её глаз кофе.

Немного мазков снежного, сахарного и, конечно, пудрового.

И море… необъятное море всех полутонов, оттенков и нот тягучего жёлтого.

Чего только стоили пшеничные волосы, что одним своим скольжением сверху вниз от лопаток до плеч, почти до талии и аккуратной груди сводили с ума мужское сознание.

Перед таким натиском было очень сложно устоять даже ему,знавшему тело родной девочки вдоль и поперёк, повидавшему её всякой, но никогда не сомневавшемуся в девичьей красоте. Когда его торс оказался примерно на середине мягкой постели, ладонь Олега легкими движениями тонких пальчиков пронеслась по Марининой шее, задела лопатки и каждый позвонок, но нашло своё бессменное место на талии. Тонкой талии, которую он помнил всегда такой.

Казалось, даже когда её живот был украшен выступающим через широкую майку пупком, что буквально был «выдавлен» наружу ожиданием новой, уже кипящее внутри неё жизни, талия была точно такой же узкой, как сейчас. Улыбка пронеслась свежезаженным туманом лампы на его лице, а губы ещё раз, уже сбиваясь со счёта, оставили свой след где-то под волосами.

Все ещё с непривычки она вздрогнула, на автомате прогибая шею назад, но в момент остановилась, медленно возвращаясь в прежнее положение. И на её лице замелькал праздник, пришедший с его улыбчивым ртом, а от места их соприкосновения начали разбегаться стада мурашек в разные части тела женщины.