Сахарские новеллы

Спустя какое-то время я встретила на улице солдата из магазина. В отряде решили, что я уехала, рассказал он и спросил, отчего я больше не прихожу за продуктами. Лишь тогда, обрадовавшись, что никто не понял меня превратно, я снова возобновила походы в военный магазин.

И как назло, в первый же день туда тяжелой поступью вошел сержант в сапогах для верховой езды. Я смотрела на него, прикусив от волнения губу, а он лишь небрежно кивнул мне, поздоровался и пошел к кассе.

У меня было только одно объяснение ненависти, которую этот человек испытывал ко всем сахрави: расовая неприязнь. Мне не хотелось больше иметь с ним дела. Стоя за ним, я обратилась к солдату у кассы и перечислила ему все, что мне надо было купить, а на сержанта внимания не обращала.

Когда пришла моя очередь платить, я вдруг заметила на предплечье под засученным рукавом сержанта большую татуировку. Довольно пошлую: синие сердца влюбленных, а под ними среднего размера надпись: «Дон Хуан Австрийский»[52].

Странно, подумала я, под влюбленными сердцами обычно пишут женское имя, почему же здесь мужское?

– Кто такой Дон Хуан Австрийский? Что это значит? – спросила я солдата у кассы, когда сержант ушел.

– А! Так прежде назывался один из полков Иностранного легиона.

– То есть это не человек?

– Это исторический деятель эпохи императора Карла Первого, когда Австрия и Испания были одним государством. Потом в честь него назвали полк Иностранного легиона. Но это было давным-давно, в незапамятные времена!

– Тут только что был сержант, у него на плече татуировка с этим именем!

Я недоуменно покачала головой, взяла сдачу и вышла из магазина, совершенно не ожидая вновь увидеть сержанта. Он стоял снаружи и поджидал меня. Опустив голову, он прошел рядом со мной несколько шагов, после чего произнес:

– Спасибо вам и вашему мужу за тот вечер.

– За что? – растерялась я.

– За то, что отвезли меня домой, когда я… напился.

– Что вы, это уже так давно было…

Вот чудак, я и думать об этом забыла, а он бросился меня благодарить. И почему же он не сделал этого раньше, когда подвозил меня?

– Скажите, отчего сахрави рассказывают, что вы их ненавидите? – спросила я его прямо в лоб.

– Потому что я действительно их ненавижу, – ответил он, глядя мне в глаза.

Столь откровенное признание заставило меня похолодеть.

– Есть хорошие и плохие люди, – наивно возразила я, высказывая банальную истину. – Нет хороших и плохих народов.

Сержант перевел взгляд на группу сидевших на песке сахрави. Лицо его приняло пугающе сосредоточенное выражение, словно страшная, неодолимая ненависть сжигала его изнутри. Я прекратила свои нравоучения и растерянно смотрела на него.

Спустя несколько секунд он словно очнулся, медленно кивнул мне и удалился.

Этот сержант с татуировкой так и не сказал мне, как его зовут. На его предплечье набито название полка, которого больше не существует, – почему?

Как-то раз наш приятель Али позвал нас в гости к своему отцу, жившему в шатре за сто с лишним километров от нашего дома. Али работал в поселке таксистом и мог приезжать к родителям только по выходным.

Место, где живут родители Али, называется Лемсейед. Говорят, десятки миллионов лет назад здесь была широкая река; она высохла, оставив на память о себе лишь крутые, словно скалы ущелья, берега. Посередине, в русле реки, растет несколько кокосовых пальм, рядом течет ручей, питаемый подземным источником. Крошечный оазис посреди пустыни. Почему же на этих просторах с источником отличной пресной воды стоит лишь несколько жилых шатров, удивлялась я.

С наступлением сумерек мы уселись возле шатра вместе с отцом Али, наслаждаясь прохладным ветерком. Старик попыхивал длинной трубкой. Красные утесы были необыкновенно величавы в лучах заката. В небе зажглась первая одинокая звезда.

Матушка Али вынесла большое блюдо с кускусом и густой сладкий чай. Я брала кускус руками, скатывала его в серый шарик и отправляла в рот. Только так и можно было любоваться этой великолепной панорамой – сидя на земле и угощаясь сахравийской едой.

– Такое чудесное место, со своим источником, отчего же здесь почти никто не живет? – спросила я старика.

– Когда-то здесь кипела жизнь. Потому это место и назвали «Лемсейед»[53]. А потом, после той трагедии, старожилы отсюда ушли, а новые поселенцы так и не появились. Только мы и остались, держимся кое-как.

– Что за трагедия? Почему я не знаю о ней? Был падеж верблюдов? – допытывалась я.

Старик посмотрел на меня и затянулся трубкой. Похоже, мысли его унеслись далеко. Глядя в пространство, он произнес:

– Было побоище людей. Крови пролилось столько, что воду из ручья еще долго боялись пить.

– Кто кого убивал? Что произошло? – Я невольно прижалась к Хосе. Голос старика звучал зловеще. На нас неожиданно опустилась ночь.

– Сахрави убивали легионеров, – тихо ответил старик и взглянул на нас с Хосе. – Шестнадцать лет назад Лемсейед был чудным зеленым оазисом. Здесь даже пшеница росла, а кокосы и финики падали прямо с деревьев. Питьевой воды было в изобилии. Все сахрави пригоняли сюда коз и верблюдов на выпас, здесь были тысячи, тысячи шатров…