Самая главная тайна

Он жалел мать, только жалость у него была какая-то странная: вместе с этим чувством в душе поднималось и раздражение. Валька злился на мать. Но откуда бралась злость? На что злился Валька? Он не мог толком объяснить. Злился и жалел. Временами ему казалось, что мать не понимает самого простого. Он, Валька, понимал, а мать не понимала. Почему? На этот вопрос тоже не было ответа.

Как только мать ушла в спальню, Валька вышел во двор, осторожно обошел развалины графского дома с уцелевшим флигельком, в котором еще вчера жила Магда. Сердце у Вальки защемило, грусть помутила глаза. Он, Валька, один остался, без друзей, без хороших планов на будущее...

Мысль о круглом одиночестве была тягостной. Но она вызвала у Вальки протест. Как — один? А Петька, коротающий минуты дня в темном подземелье? А Магда, а Марчук, демобилизованный воин? Нет, зачем же распускать нюни, у него есть друзья — и друзья надежные, верные!

«Это все оттого, что мне приходится ждать, — заключил Валька. — А ждать, известное дело, трудно. Ждать да догонять... Такая поговорка есть, кажется...»

Такая поговорка, несомненно, была. И несомненно, не один Валька испытывал сейчас томительные минуты ожидания. Ждали многие — и Герман Тарасович тоже. Вернее, он выжидал. И выслеживал. Хорошо бы отгадать, какие мысли роятся у него в голове! Трудно это, можно только догадываться...

Герман Тарасович то исчезал куда-то, то вдруг появлялся.

Он двигался бесшумно, вырастал перед глазами неожиданно, славно выскакивая из-под земли. И все поглядывал, поглядывал на Вальку, как будто искал случая заманить его в ловушку.

«Ну его, — подумал Валька, — еще привяжется!..»

Он вспомнил, что давненько не забирался в башенку, и, обрадовавшись возможности скоротать лишний час, полез наверх.

В башенке, озаренной солнцем, на столе и на подоконнике густым слоем лежала пыль. Он смахнул ее ладонью, открыл оконце, выходящее в сторону озера, и высунулся из него. Крепость с ее полуразрушенными стенами и башенками, островерхие крыши замка, сверкающая на солнце гладь озера, зеленые купы деревьев на острове — все это снова очаровало его, заставило на минуту забыть о тревогах и опасностях. Мир был удивителен! Мир был прекрасен! И в этом чудесном мире, казалось, не могло быть места ни предательству, ни горю, ни обману. Жить бы только в свое удовольствие, играть и веселиться с друзьями!..

Валька невольно вздохнул. Он, конечно, спокойно и счастливо жил в маленьком городке на Каме. Но не слишком ли спокойно и счастливо? И стоит ли теперь жалеть о том бездумном спокойствии? Поэт Багрицкий писал:

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.

Правильные слова написал поэт! Валька любил это стихотворение. У всех была боевая молодость. Кто в гражданскую войну рубился с беляками, кто в Великую Отечественную с фашистами. А Валька, что, хуже всех? Или Петьки Птицы он хуже? Петька сидит сейчас в темном подземелье, ждет не дождется ночи, и еще неизвестно, у кого больше ответственности, у него или у часового с винтовкой, который ходит по крепостному двору.

«Бинокль бы сейчас!» — пожалел Валька.

Но бинокль лежал в кабинете Дементия Александровича, а кабинет был заперт, ключ полковник увез с собой. Даже мать и та не имела права входить в кабинет: там у Дементия Александровича хранились важные государственные документы. Валька заглянул в кабинет, устланный коврами и увешанный холодным оружием, только раз, и то мельком: он даже не успел сосчитать сабли, украшавшие стены.

«Без бинокля не разглядишь ничего», — опять пожалел Валька и хотел отойти от окошка, когда внизу послышался голос Германа Тарасовича.

— Где он? Где? — вроде бы проговорил садовник.

Валька перегнулся через подоконник и увидел возле калитки Фому, с которым и разговаривал Герман Тарасович. Фома пожимал плечами и затравленно озирался, а садовник, должно быть, донимал Владека одним и тем же вопросом.

— А откуда я знаю?.. А мне-то что?.. — лепетал Владек.

«Ах он, подлый, все выпытывает, выпытывает!»

Валька скатился вниз по лестнице, выскочил во двор.

— А-а, Мельников! — увидев его, обрадовался Фома. — На минутку можно?..

Покосившись на Вальку, Герман Тарасович отошел к гаражу.

— Он что? Расспрашивал о чем?.. — осведомился Валька.

— О Петьке, — прошептал Фома. — Спрашивал: где он? Куда исчез? Чего ему надо?

— Надо, значит. Ты не сказал?

— Я сам не знаю. А ты?

— И я тоже. Ты ко мне?

— Да. Дело есть.

— Пойдем в комнату, а то этот еще подслушает. Ты его опасайся. Важное дело? — спросил Валька.

— Все то же. Нам надо продолжать.

— Что продолжать?

— Смотри, этот дядька уши навострил.

— Ладно, заходи ко мне.

Валька ввел Фому на веранду. Здесь было жарко и приятно пахло на солнцепеке цветами.

— Эге! — сказал Фома, остановившись на пороге. — Это что у вас?.. Будто сад...

— Оранжерея. Пойдем.

— Оранжерея? — не поверил Фома. — Ты серьезно?

— Серьезно, серьезно...