Самарянка

— Ничего, — Мишка продолжал держать его кулак, — как сломаю, так и отремонтирую. У меня инструмент в полном порядке. И всегда при мне. Не сомневайся.

Стоявшие на ступеньках магазина дружки сделали движение, чтобы прийти на выручку, но Мишка остановил их одним взглядом: жестким, решительным. Поняв все без слов, они попросили отпустить их собутыльника, беспомощно барахтавшегося на коленях.

— Самбист? Каратист? Да? — парень тер посиневшую руку.

— Артиллерист, — спокойно ответил Мишка и, подняв флягу, спокойным шагом пошел вслед за бледной Оксаной.

— Погоди, Костик вернется, он тебя, фраер, вилами отсюда гнать будет! И с тобой, Ксюха, базар будет! — крикнул им вслед все тот же задиристый парень.

Отойдя немного, Оксана мельком взглянула на Мишку:

— Как вы их, однако…

Никак не отреагировав на похвалу, Мишка предложил:

— Давай на «ты», а? Я ведь тоже деревенский, разным этикетам не обучен. И, кстати, Михаилом меня зовут.

Так они подошли к дому, где жила Оксана. То была обычная хата, сложенная из толстых бревен, со всех сторон законопаченная, а кое-где утепленная толстым шифером. Войдя во двор, Мишка сразу почувствовал идущий изнутри дома запах гари.

— Там, случаем, не пожар? — с тревогой спросил он Оксану.

— То печка у нас такая. Пока разорится — весь дом в чаду. Перебрать бы, да некому. Сам видел, кто у нас в деревне остался, — и она кивнула в ту сторону, откуда только что пришли.

— Это дело тоже поправимое, — Мишка поставил флягу у самых дверей дома.

Оксана впервые посмотрела на него открыто, не пряча своего лица и не краснея. А потом улыбнулась — и на ее щеках появились две ямочки.

9. ПЕТРО

Но ни на следующий день, ни через день Мишке не удавалось покинуть дом Евдокии. Вслед за крышей хозяйка попросила поправить сарай, вычистить колодец, укрепить забор вокруг двора. Если Варфоломей ко всем просьбам относился спокойно и безропотно, то Мишку все это начинало раздражать. Ловя на себе загадочные улыбки Евдокии, ему казалось, что она специально удерживает их обоих возле себя.

— Не ворчи, ворчун, — говорила она, усаживаясь за столом напротив Мишки и наливая ему полную тарелку вкусного деревенского борща. — Вы теперь у меня в послушании. Так-то, отцы и братья! Старец велел держать вас столько, сколько будет нужно. Так что не сопи, а ешь, пока рот свеж.

Но еще через день Мишка не выдержал.

— Нам и впрямь пора назад, — стараясь как можно спокойным тоном умилостивить свою новую хозяйку. — Надо будет — еще придем, пособим. А то уже вся деревня на нас смотрит. Смеется. Скоро по всем хатам пойдем плотничать, мастерить…

— По всем — не по всем, а в одну вы завтра точно пойдете, — рассмеялась Евдокия. — Угадай с трех раз: в чью?

И, уловив в Мишкиных глазах тень смущения, рассмеялась еще больше. Но потом добавила уже совершенно спокойно:

— Надо им пособить, бедуют они сильно. Их батька уж как пять лет бревном придавило. Он на заимках работал, лес валил. Вот и накрыло его сосной. Хоть и жив остался, да что это за жизнь без обеих ног?..

И она горестно махнула рукой.

— Какой мужик был! Теперь ему одна радость — в рюмку носом, а Глаше, жене его, да Ксюхе одно горе. Без мужика-то в доме знамо как…

И она снова махнула рукой.

Если хозяйка дома Глафира — мать Оксаны — встретила своих помощников радушно, приветливо, сразу взявшись хлопотать вокруг них, то сам хозяин — Петро — не проявил к ним никакого гостеприимства. Смерив их тяжелым угрюмым взглядом, прокуренным голосом буркнул:

— А, прибыли помощники…

Он сидел старом ватнике, без шапки, со всколоченными редкими волосами, давно небритый, в неуклюжей инвалидной коляске, взятой или перекупленной у кого-то. Она была очень старой и неповоротливой, управлять ею можно было с помощью двух передних рычагов, попеременно двигая их взад и вперед. Мишка не смог скрыть своего удивления, навидавшись в госпиталях, какими средствами пользовались его боевые друзья, получившие тяжелые ранения или ампутации. Ноги Петра — вернее, то, что от них осталось выше колен — были укутаны побитым молью шерстяным платком и перехвачены такими же старыми, потертыми от времени кожаными ремнями.

— Что, никогда калек не видал? — недобрым смехом хрипло засмеялся Петро, обнажив редкие желтые зубы.

— Почему не видал, — Мишке не хотелось вступать с ним в разговор. — И не такое видал…

— Не такое? — Петро подкатился к нему ближе. — А какое, ежели не такое? А? Слушок по деревне гуляет, что ты монах. В серых штанах. На заду латка, белая подкладка. Так что ты видал в жизни своей, монах?

— Не заводись! — прикрикнула на него Глаша. — Люди помочь пришли, а он с порога завелся, как сумасшедший.

— Он и впрямь не того, — уже тихо, почти шепотом сказала она, когда с ее помощью Петро укатил в другую комнату, и они остались наедине.

— После того, как эта беда с ним случилась, — она указала взглядом на свои ноги, давая понять, о какой беде идет речь, — прямо взбесился. Что ни скажи — все ему не так, за все цепляется, за все скандалит.

Она тяжело вздохнула и покачала головой.