Самарянка

— А уж как приложится, — Глафира слегка щелкнула пальцем по шее, — то вообще беда. Безногий хулиган. Хоть из дома беги! Жалко Ксюшу, девочку мою. Ой как жалко… Такого натерпелась от отца родного, такого наслушалась… Молюсь, чтобы послал ей Бог счастливую долю. А мне уж крест, видать, такой: терпеть до конца. Или он меня со свету сживет, или его Господь приберет.

Пока Глафира тихонько причитала, Мишка с Варфоломеем принялись за дело. Они разобрали часть печки, прочистили дымоход, а потом, замесив целый ушат маслянистой вязкой глины, приготовились все сложить назад и проверить исправность.

— Э, нет, соколики, — остановила их хозяйка, — так не годится. Так дело не пойдет.

— Как не пойдет? — удивился Мишка. — Не так, что ли, делаем?

Глафира рассмеялась:

— Да все так, хорошие вы мои! Обедать давно пора. А то скажут, что уморила вас с голоду.

Мишка взглянул на часы. И впрямь, ему казалось, что они приступили к работе недавно, когда с раннего утра пришли сюда, а стрелки уже показывали послеобеденное время.

Они вошли в просторную комнату. Посредине стоял большой стол, накрытый простенькой плюшевой скатертью, поверх которой была застелена такая же простая клеенка. В углу примостился старенький черно-белый телевизор «Рекорд» с двумя усами комнатной антенны, а прямо над ним висели несколько почерневших икон, украшенных рушниками.

— Я ведь с Украины родом, мои корни далеченько отсюда, — начала объяснять Глафира, подведя гостей к образам. — В тридцатых нас, как всех тогдашних куркулей, сюда сослали. Хотя какие мы куркули были? Корова своя, лошадь своя, все хозяйство свое… Землица тоже была. Хоть и немного, но своя. А как без своей земли и без хозяйства? Коммунистам это не нравилось. Им коммунизма хотелось. Вот и получили мы от их щедрот энтого самого «коммунизма» под самую что ни есть завязку. Что в руки успели взять — с тем и погнали нас, как скотов каких. Эти иконы от моей мамы покойной, Царство ей Небесное, родненькой. Не пережила она того страшного времени… Я уж тут родилась, да за этого ирода замуж вышла. Пока работал — нормальный мужик был. А теперь потерял ум свой совсем…

— Это кто, я ум потерял? — услышав приглушенный разговор, Петро снова выкатился на своей неуклюжей и страшно скрипучей коляске из другой комнаты, бывшей, по-видимому, их спальней. Глаза его уже не пылали утренней злобой.

— Нет, сосед наш, — буркнула Глафира, глядя на него.

— Так зачем ты к нему бегаешь? Аль греха не боишься, мать? — и он громко рассмеялся.

— А хочешь я тебе задачку одну задам? Посмотрим, какая ты умная. — Петро явно отошел от утреннего настроения. — Горело в церкви 7 свечек. Три погасли. Сколько осталось?

— Как сколько? — Глаша задумалась на мгновение и быстро взглянула на Петра, ища в его вопросе подвох. — Чего тут считать? Четыре осталось, коль три погасли.

Поняв, что уловка удалась, Петро расхохотался:

— Эх ты, грамотей! Как же четыре, когда три!

— Как это три? — растерянно посмотрела на него Глафира. — Четыре!

— Три, говорю тебе русским языком! Три погасли, а остальные просто сгорели! А еще счетоводом в бригаде работала!

— Тьфу на тебя! — тоже без всякой злобы ответила ему Глаша и взялась помогать Оксане, хлопотавшей у стола.

— Ты не сердись, монах, — уже совсем мирным голосом сказал Петро, подвигаясь ближе к столу.

— Да какой я монах, — немного с досадой ответил Мишка, глядя от смущения себе под ноги.

— Как это какой? Самый настоящий. В серых штанах! — и опять Петро рассмеялся, на что Глафира строго одернула его.

— Эх, ребятки, кабы вернуть мне мои ноги, разве я сидел бы в этом тарантасе без дела? — вздохнул он. — У меня все в руках кипело, первый парень на деревне был. Она не даст соврать.

— Был, — буркнула Глаша, — да весь сплыл.

— Да, мать, сплыл, — грустно кивнул он головой. — То лес валял да по реке сплавлял, а теперь сам как бревно на вашей шее. Ни Богу, ни людям не нужен. Никому…

— Мели, Емеля, твоя неделя — Глаша вытерла руки о фартук и придвинула Петру тарелку борща. — Не ты Богу, а Бог тебе не нужен. Так лучше скажи. Кабы нужен тебе был Бог, глядишь, на своих двоих бы бегал.

Петро поводил по тарелке самодельной деревянной ложкой, думая о чем-то своем.

— Мне-то? Бог-то?

И вдруг, словно очнувшись, крикнул Глаше на кухню:

— Я на такие вопросы, сама знаешь, просто так не отвечаю. Неси-ка сюда гостям-помощникам.

Глафира появилась в комнате, держа в руке бутылку.

— Украинскую горилку когда-нибудь пробовали? Нет? Настоящий первачок! — она налила Мишке и Варфоломею по половине граненого стакана.

— А мне? — умоляющим взглядом посмотрел на нее Петро.

— Рука в …, — осеклась она, посмотрев на гостей. Но потом налила и ему.

— Ты о Боге почему-то всегда вспоминаешь только после этой отравы, — Глаша налила немного себе и совсем чуть-чуть Оксане и вместе с ней тоже присела за стол.

— Так коль отрава, говоришь, чего ж ты ее так расхваливала? «Горилочка», «первачок», «настоящая»… «Отравой» гостей потчевать будешь? Чего молчишь?

Петро явно был настроен побалагурить.