Последний в воспоминаниях отметил присущую Кази «большую склонность к интригам» и вместе с тем подчеркнул, что он являлся «человеком весьма большого ума, с большими способностями». По словам Витте, существенной причиной влиятельности Кази и его попадания в обойму потенциальных кандидатов в министры являлась протекция со стороны вел. кн. Александра Михайловича, метившего стать главным начальником флота и морского ведомства, то есть занять должность, на которой находился генерал-адмирал вел. кн. Алексей Александрович. Поскольку интрига составляла «главную черту характера» Александра Михайловича, он протежировал Кази, также склонному к интригам, превратив его в своеобразное «орудие против режима Морского министерства» в лице генерал-адмирала и близкого к нему Лихачёва[363]
. Кстати, от язвительных инвектив в адрес Алексея Александровича Александр Михайлович не смог удержаться даже в воспоминаниях, написанных спустя много лет после этих событий и смерти генерал-адмирала. Зять Николая II подчеркивал главным образом непрофессионализм Алексея Александровича. Великий князь, например, отмечал: «Трудно было себе представить более скромные познания по морским делам, чем у этого адмирала могущественной державы». По словам Александра Михайловича, «дядя Алексей» руководил флотом «согласно традициям XVIII века» [364].Таким образом, разговоры о Кази как потенциальном преемнике Кривошеина пошли неспроста. Причем после отставки Кривошеина они резко активизировались. В дневниковой записи за 16 декабря Богданович назвала фамилию Кази наряду с упоминанием двух других возможных кандидатов на пост главы МПС – Куломзина и директора Департамента железнодорожных дел Министерства финансов В. В. Максимова. Но уже через два дня генеральша говорила о перспективах бывшего управляющего Балтийским заводом совсем иначе: «По-моему, м[инистро]м п[утей] с[общения] будет Кази, которого царь лично знает и мног[ие] в[еликие] к[нязья] тоже». Любопытно, что муж хозяйки салона придерживался другого мнения, полагая, что министром станет товарищ Витте по Министерству финансов А. П. Иващенков. Чиновники же самого Министерства путей сообщения думали увидеть своим начальником Куломзина[365]
.Скорее всего, причиной подобной перемены в оценке шансов Кази стать министром путей сообщения стала его аудиенция (правда, не персональная, а в составе группы в несколько человек) у императора 10 декабря. События этого ключевого для вызревания скандала вокруг Кривошеина дня развивались следующим образом. В 10 часов утра состоялся упомянутый выше доклад Филиппова, в котором излагались обвинения в адрес министра путей сообщения. Понятно, что после такого доклада отставка главы МПС была предрешена. А в половине третьего дня государь принял депутацию Императорского Русского технического общества. В депутацию вошли вел. кн. Александр Михайлович как попечитель общества, Кази как его председатель и еще три члена организации[366]
.Конечно, исключено, чтобы при этих трех лицах и в присутствии самого Кази император стал обсуждать с Александром Михайловичем вопрос о назначении председателя общества на фактически освободившийся – после доклада Филиппова – пост. Однако симптоматично, что прием депутации имел место чуть ли не сразу после аудиенции государственного контролера. Возможно, под видом представления императору депутации были устроены смотрины Кази. Если же допустить, что о приеме государем небольшой группы, в которой находились вместе Александр Михайлович и Кази, стало известно в обществе, то можно предположить, какой резонанс должна была возыметь такая информация и каким образом ее могли проинтерпретировать.
В пользу того, что прием депутации Русского технического общества не просто так совпал с докладом Филиппова, говорит следующий факт. Витте в воспоминаниях рассказал, что во время его первой после отставки Кривошеина аудиенции император обратился к нему: «Я прошу вас выслушать этот указ», – после чего прочитал министру финансов указ о назначении Кази министром путей сообщения [367]
. Витте не указал дату этого приема у государя, но ее нетрудно вычислить. Министр финансов отметил, что он состоялся «в гатчинском дворце» в пятницу. (Пятница, как известно, была закреплена за его аудиенциями.) Прием имел место уже после увольнения Кривошеина.