И «первый период» нового царствования Александра III явился «во многих отношениях непосредственным продолжением предшествовавшей эпохи», особенно для улучшения положения народа. Но постепенно работа в этом направлении сходила на нет, в ней появлялись «посторонние примеси». Затихало и стимулирование общественных инициатив. Одновременно приоритетными стали считаться «другие цели», которые шли наперекор как времени «диктатуры сердца», так и Великим реформам в целом. Подверглась «существенным ограничениям» печать, так и не была отменена чрезвычайная и усиленная охрана, начали приниматься меры адресной сословной поддержки (исключительно в интересах дворянства), и одновременно прекратила работу Кахановская комиссия, пострадал мировой суд, по законодательству 1890 г. была установлена «зависимость» земства от администрации, произошел откат назад в судебной сфере, уставом 1884 г. была ликвидирована университетская автономия, а циркуляр 1887 г. ввел ограничения для поступления в среднюю школу, не получила развития сфера налогообложения. Положительные перемены произошли разве что в финансовой области и в железнодорожном деле, но они явились результатом «прогрессивных» перемен «первых годов минувшего царствования».
Вместе с тем усилились ограничения по этническому и конфессиональному признакам, развернулась непродуманная русификаторская политика. Если бюджет эволюционировал в направлении большей сбалансированности, то «благосостояние массы» по-прежнему осталось зависимым от привходящих обстоятельств, что доказал неурожай начала 1890-х гг. Не получила сколько-либо заметного разрешения проблема крестьянского малоземелья. Не выросла за минувшие годы и народная грамотность, в результате чего угроза со стороны невежества, этого «старинного врага», осталась прежней, и «умственная бедность народа так же велика, как и материальные его нужды».
На местном уровне управление неспособно заменить собой самоуправление, и «всесословная волость» остается крайне востребованной. Новое земство стало «тенью старого земства». «Дворянство как сословие, очевидно, не хочет или не может взять на себя передовую роль в движении русского общества». Не стало неукоснительной нормой «уважение к закону», а укоренению уважения к человеческой личности мешали «воскресающие взгляды на крестьян как на низший род людей», а также усиливавшаяся «нетерпимость ко всему инородному и иноверному». А в итоге «национальное самосознание» оборачивалось «национальным самомнением и самовосхвалением». «Россия выросла из старых бюрократических рамок».
Однако из того, что «многое требует коренных и безотлагательных изменений», вовсе не следует приговора о «мрачном или безнадежном» будущем страны. Молодой государь уже имел возможность получить «столько доказательств народной любви и народного доверия», что он сможет использовать переполняющие Россию «народные силы»[404]
.Этот материал стал в подцензурной печати первым опытом уничтожающей и всесторонней критики эпохи Александра III и в этом своем качестве долгое время оставался единственным. Совершенно очевидно и то, что прямое обращение к Николаю II после всего того, что было высказано в адрес Александра III, имело целью повлиять на монарха в определенном ключе. Публикация не осталась незамеченной общественностью, которая, несомненно, восприняла выступление «Вестника Европы» – издания вполне легального – как знаковое, призванное подготовить почву для начала ревизии государем политического наследия отца.
Массированное зондирование почвы для разворачивания соответствующей пропагандистской кампании началось еще до похорон Александра III, и делалось это сначала не в открытую, а опосредованно, через распространение соответствующих слухов. Мнения о приверженности Николая II либеральным ценностям стали наполнять информационное пространство буквально сразу после выхода «Носителя идеала»[405]
.Так, 4 ноября Богданович отметила в дневнике дошедшую до нее молву, что государь после приема 2 ноября членов Государственного совета «даст конституцию», так как «это только для начала он говорил, что пойдет по стопам отца» [406]
.