Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

Литературная петиция была подана на высочайшее имя, для ее рассмотрения было учреждено Особое совещание в составе министров внутренних дел и юстиции, а также обер-прокурора Синода, которое в марте 1895 г. признало ее «не заслуживающей вовсе удовлетворения»[426]. Но в контексте рассматриваемой проблемы общественных настроений конца 1894 – начала 1895 г. петиция стала чрезвычайно важным событием: она свидетельствовала о том, что либеральные ожидания стали трансформироваться в определенные действия, призванные материализовать накапливавшиеся на протяжении ноября и декабря надежды на перемены.

Следующей попыткой подтолкнуть власть решительно отказаться от наследия предыдущего царствования как раз и стала история с подачей на имя Николая II земских адресов и – как итог – выступлением императора 17 января с ясным обозначением своей политической позиции. Несмотря на неоднократные обращения исследователей к этому выступлению, некоторые связанные с ним вопросы до сих пор остаются спорными.

И. С. Розенталь во введении к публикации чернового и итогового вариантов императорской речи обозначает два основных проблемных узла темы. Первый из них – текстология известных редакций текста, адресованного депутациям. Названный узел является ключевым – он непосредственно предопределяет возможность существования другого узла, связанного с историей создания речи и ее авторством[427]. Именно второй узел обычно приковывал к себе преимущественное внимание историков. В. Л. Степанов приводит подробный обзор суждений об авторстве государева обращения к депутациям [428].

И. С. Розенталь считает, что напечатанный впоследствии в «Правительственном вестнике» текст речи не совпадает с тем, что император сказал в своем устном выступлении. Помимо «утраченного» (как полагает исследователь) оригинала выступления, а также версии из «Правительственного вестника», еще имелся своего рода «промежуточный вариант», то есть «запись того, что услышали из уст Николая II собравшиеся в Зимнем дворце». «Промежуточный вариант», предъявленный его издателем, оказался, по мнению последнего, рабочей версией редактора «Правительственного вестника» К. К. Случевского. Он представляет собой машинопись с резолюцией Воронцова-Дашкова («Напечатать в “Правительственном вестнике”») и с пометкой рукой

Случевского о том, что речь является «записанной со слов» и «собственноручно» «исправленной» главой МВД Дурново. Историк следующим образом объясняет пометку Случевского. Некий чиновник со слов записал речь императора, затем ее отредактировал Дурново, после чего Воронцов-Дашков переслал новую версию в редакцию «Правительственного вестника».

Приведенная реконструкция, по мысли И. С. Розенталя, позволяет иначе взглянуть на проблемный узел об авторстве императорской речи и о том, как над ней велась работа. Исследователь называет двух лиц, которые потенциально могли быть ее составителями, – Победоносцева (публикатор указывает, что это «наиболее распространенная в литературе версия») и Дурново. Что касается последнего, то доказательством его непричастности к составлению текста царского выступления считалось свидетельство германского посла фон Вердера. Спустя две с лишним недели после приема депутаций он опроверг принадлежность речи перу министра внутренних дел. Однако экземпляр Случевского убедительно свидетельствует о том, что руководитель МВД «все-таки имел отношение к составлению окончательного варианта речи, по меньшей мере как редактор». Допущение того, что Дурново мог быть автором речи или ее соавтором, становится поэтому «более весомым». И. С. Розенталь считает, что министр отталкивался от некоего «первоначального текста», с которым сверял сделанную со слуха запись.

В подтверждение версии о привлечении Дурново к работе над речью Николая II исследователь ссылается на уверенность в этом факте современников. Такая уверенность проистекала из того, что министр внутренних дел регулярно и плотно контактировал с земцами, приезжавшими в столицу. К тому же в многочисленных сатирических стихотворениях, посвященных приему 17 января, их авторы не называли «никого другого, кроме царя и Дурново». В свете сказанного слова из дневника Киреева (приводимые И. С. Розенталем в передаче Ю. Б. Соловьёва) о том, что речь оставила «впечатление самое удручающее» «из-за глупого Дурново», историк воспринимает как еще одно доказательство ее выхода из-под пера министра.

Наконец, издатель рабочего варианта Случевского фактически отвергает авторство Победоносцева, так как отсутствует документальное подтверждение (в отличие от истории с Манифестом о незыблемости самодержавия) работы обер-прокурора над речью 17 января 1895 г. Дополнительным аргументом в пользу такого мнения И.С. Розенталь называет частоту аудиенций Победоносцева и Дурново. В период с похорон Александра III 7 ноября 1894 г. и до выступления в Зимнем дворце 17 января 1895 г. обер-прокурор посетил императора «всего четыре раза – 12, 17, 30 декабря и 10 января», а министр внутренних дел «являлся с докладами еженедельно»[429].