Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

Следует подчеркнуть, что министр внутренних дел изучил текст адреса. Об этом он прямо сообщал в докладе, отметив, что не считает допустимым «повергать на всемилостивейшее благовоззрение» тверской адрес, а потому – как следовало из такого заявления – берет на себя ответственность доложить о нем и наметить возможные для верховной власти способы отреагировать на него[438]. Дурново предложил объявить выговор нескольким лицам – исправляющему должность председателя Тверского губернского земского собрания и некоторым уездным предводителям дворянства. Министр также призывал императора запретить губернскому гласному Родичеву «участвовать в сословных и общественных собраниях и выборах и подвергаться избранию на оных»[439]. Государь возвратил доклад с резолюцией: «Согласен». Ниже этой резолюции император прокомментировал свое решение: «Я чрезвычайно удивлен и недоволен этою неуместною выходкою 35 гласных губ[ернского] зем[ского] собрания. Хорошо тоже смотрят уездные предводители»[440]. Доклад, вероятно, был представлен императору 12 января. Судя по дневнику Николая II, именно в этот день он принимал Дурново[441].

Получается, что Победоносцев ничего не знал о докладе министра внутренних дел. Напрашивается наиболее естественное объяснение замалчивания руководителем МВД дела с тверским адресом в беседе с обер-прокурором. Можно предположить, что Дурново хотел оставаться единственным информатором Николая II о земских делах в свете приближавшегося приема депутаций. Поэтому в разговоре с Победоносцевым он сделал вид, что не в курсе вопроса и даже более того – не склонен нагнетать излишние страсти и выставлять тверских земцев врагами престола. В пользу именно такой трактовки свидетельствует и нескрываемая тревога в письме обер-прокурора к Сергею Александровичу по поводу того, что никто всерьез не готовится к предстоящему приему депутаций: «Депутации съезжаются сюда – и я не знаю, как весь этот прием устроится с подношениями и адресами». Победоносцев указывал, что отдельные адреса – например, тверской или тульский – были откровенно «нагло написаны». И может так оказаться, что по недосмотру подобные коллективные обращения «допустят до государя – пожалуй, еще читать станут». Обер-прокурор сомневался в способности Дурново организовать все должным образом: по его словам, министр «ничего не понимает в деле литературы и культуры – и всего боится». Победоносцев считал гораздо более правильным решением в сложившейся обстановке нанести превентивный удар: чтобы император заранее ознакомился с адресами, «за неприличие» того или иного адреса «исключил бы из приема соответственную депутацию – это сразу дало бы острастку»[442].

Однако не следует торопиться с утверждением, что обер-прокурор не был осведомлен о всеподданнейшем докладе Дурново. Пока что стоит отметить очевидное намерение Победоносцева представить министра внутренних дел в неприглядном свете – как не владеющего ситуацией и неспособного предотвратить неудобный для государя казус, который мог бы случиться во время приема из-за бездействия главы МВД.

Так, повышая тревожный градус своего письма к московскому генерал-губернатору, обер-прокурор подошел к главному. Победоносцев поведал Сергею Александровичу, что был у императора утром 10 января, с сожалением заметив: «Но много ли скажешь и объяснишь в какие-нибудь двадцать минут между возвращением с прогулки в саду и очередным докладом дожидающегося внизу министра?»[443] Отмеченные автором письма обстоятельства его аудиенции в тот день подтверждаются записью в дневнике Николая II за 10 января: «Погуляли недолго, т[ак] к[ак] ко мне зашел К. П. Победоносцев. После вторичного кофе у Мама принял Ванновского и многих представляющихся» [444].

Несмотря на то, что на аудиенцию обер-прокурора было отведено мизерное время, он, судя по тому, как это описано в письме, успел изложить императору свой совет. Победоносцев начал с того, что указал на принципиальное отличие переживаемого момента от первых недель царствования Александра III. Тогда «ввиду явной интриги и огласившихся уже проектов представительного собрания, которое интрига усиливалась навязать молодому государю», издание Манифеста 29 апреля 1881 г. выглядело обоснованным шагом. Теперь такой необходимости нет. Однако потребность в некоем демонстративном жесте со стороны самодержца очевидна. Победоносцев предложил Николаю II следующий сценарий. «Будет прием многочисленных депутаций», – начал объяснять обер-прокурор свой план. По окончании приема можно было бы «собрать в особую комнату всех предводителей дворянства и сказать им твердое слово, которое потом огласилось бы». Победоносцев даже «на всякий случай» оставил императору проект такого «твердого слова». Государь же не сказал в ответ обер-прокурору «ни да, ни нет и оставил бумажку у себя». С явной неуверенностью в том, как все сложится на самом деле, глава Синода подвел итог аудиенции: «Что из этого выйдет – не знаю»[445].