Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

И. С. Розенталь упоминает известные в историографии версии о том, что Николай II оговорился и произнес слово «бессмысленные» (мечтания) вместо «беспочвенные» или «несбыточные»[456]. Однако доказательств подобного взгляда не существует. Более того, Путилов писал в воспоминаниях: «При приеме депутации царь произнес свою известную речь, в которой обозвал тверские вожделения “бессмысленными мечтаниями”. Тогда же появился целый ряд толков о том, что это была простая оговорка, что у императора в шапке лежала памятка с текстом речи, в которой эти мечтания охарактеризованы не “бессмысленными”, а “беспочвенными”. Кажется, однако, что это было не так. Как мне пришлось слышать, молодой царь говорил без всякого волнения, спокойным и уверенным голосом и особенно оттенил эти именно слова. Поэтому приписывать их обмолвке, вполне понятной при волнении, едва ли возможно, а при великолепной, прямо-таки исключительной памяти царя нельзя допустить, чтобы он не запомнил коротенькой речи и ошибся хотя бы в одном ее слове»[457].

В мнении Путилова важно указание не только на ошибочность представления о случайном произнесении слова «бессмысленные».

Обращает на себя внимание и оценка того, как себя держал император в ходе своего первого политического публичного выступления. Вообще взгляд, что Николай II оговорился из-за волнения, во многом спровоцирован записью самого государя о том, что перед выходом к собравшимся депутациям он «был в страшных эмоциях»[458]. Однако беспокойство во время ожидания какого-либо события совсем не означает автоматического сохранения такого же состояния, когда напряженный момент наступает. Сестра государя, вел. кн. Ксения, в письме к брату, цесаревичу Георгию, от 21 января 1895 г. ясно дала понять, что, выйдя к депутациям, Николай II взял себя в руки: «Он говорил так ясно, таким твердым и спокойным голосом, прекрасно. Бедный, он был страшно взволнован перед этим, ничего почти есть не мог, только подкреплял себя мадерой и был совсем зеленой (так в тексте. – Д. Л.)!» [459].

Таким образом, разбор указанных, но – еще раз обратим на это внимание – не проанализированных в диссертации И. В. Лукоянова документов вкупе с другими источниками не оставляет сомнения в том, что автором императорской речи был Победоносцев.

По-видимому, при составлении текста царского выступления, Победоносцев ориентировался в том числе и на Манифест 13 июля 1826 г. «О совершении приговора над государственными преступниками», подписанный Николаем I в день казни декабристов и приуроченный к этому событию. Его текст подготовил М. М. Сперанский[460]. В этом документе имеются три места, текстуально и по смыслу созвучные тому, что сказал 17 января 1895 г. правнук Николая I. Первое место: «Не в свойствах, не во нравах русских был сей умысел. Составленный горстию извергов, он заразил ближайшее их сообщество, сердца развратные и мечтательность дерзновенную (курсив мой. – Д. Л.)». Второе место: «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности (курсив мой. – Д. А.), коих начало есть порча нравов, а конец – погибель». Третье место: «Не от дерзостных мечтаний (курсив мой. – Д. А.), всегда разрушительных, но свыше усовершаются постепенно отечественные установления, дополняются недостатки, исправляются злоупотребления»[461]. Победоносцев, юрист по образованию, несомненно, хорошо помнил Манифест 13 июля 1826 г. и, возможно, перечитал его перед тем, как написать текст выступления Николая II.

Другой оборот, предложенный обер-прокурором императору, но, как показано выше, замененный последним, присутствовал в дискурсе самого Победоносцева. В 1881 г., через несколько дней после издания подготовленного им Манифеста о незыблемости самодержавия, он писал императору: «В среде здешнего чиновничества манифест встречен унынием и каким-то раздражением: не мог и я ожидать такого безумного ослепления»[462].