Самое необходимое

— Я не сомневаюсь, что он говорил все, что нужно, но он не поверил вам. Женщина, которую вы наняли сидеть с ребенком, была наркоманкой, так? Тут не было вашей вины, Полли, но, разумеется, все, что привело к этой ситуации, являлось вопросом личного выбора, не так ли? Вашего выбора. Молодая женщина, которую вы наняли присматривать за Келтоном, задремала и выронила сигарету — а может, это была «травка», — в мусорную корзину. Вы можете сказать, что это ее палец нажал на спусковой крючок, но ружье было заряжено вашей гордыней, вашей неспособностью согнуть шею перед родителями и прочими почтенными жителями Касл-Рока.

Полли стала всхлипывать громче.

— Но разве молодая женщина не должна иметь собственную гордость? — мягко спросил мистер Гонт. — Когда уже ничего больше не остается, разве не должна она держаться хотя бы за эту единственную монетку, без которой ее кошелек останется совсем пустым?

Полли вызывающе подняла мокрое от слез лицо.

— Я полагала, это мое личное дело, — сказала она. — Я и сейчас так считаю. Пускай это гордыня, что с того?

— Да, — ответил он успокаивающим тоном. — Сказано неплохо, но... Они бы приняли вас обратно, не правда ли? Ваши мать и отец? Это было бы не очень приятно — с ребенком, вечно напоминающим им обо всем, с болтливыми языками, распускающими сочувственные сплетни, — но вполне возможно.

— Да, и каждый Божий день я бы уповала на то, чтобы выбраться из-под каблука своей матери! — выкрикнула она яростным, противным голосом, не имеющим почти ничего общего с ее нормальным тоном.

— Да, — подтвердил все так же успокаивающе мистер Гонт. — И потому вы остались там, где были. У вас был Келтон, и у вас была ваша гордость. И когда Келтон умер, осталась еще гордость... верно?

Полли издала крик боли и отчаяния и закрыла мокрое лицо ладонями.

— Это болит сильнее, чем ваши руки, правда? — спросил мистер Гонт. Полли кивнула, не отнимая ладоней от лица. Мистер Гонт заложил свою отвратительную длиннопалую ладонь себе за голову и сказал тоном, каким произносят панегирик: — Гуманизм! Как благородно! Какая жажда принести себя кому-то в жертву!

— Хватит! — простонала она. — Неужели вы не можете перестать?

— Это секрет, так ведь, Патриция?

— Да.

Он дотронулся до ее лба. Полли издала сдавленный стон, но не отодвинулась.

— Это та дверь в ад, которую вы хотели бы держать на замке, верно?

Она кивнула, не поднимая головы.

— Тогда делайте, что я говорю, Полли, — прошептал он, отвел одну из рук женщины от ее лица и стал гладить. — Делайте, что говорю, и держите язык за зубами. — Он пристально взглянул на ее мокрые щеки и покрасневшие глаза. На какое-то мгновение его губы скривил слабый отблеск отвращения.

— Не знаю, от чего мне становится противней — от вида плачущей женщины или смеющегося мужчины. Утрите вы ваше проклятое личико, Полли.

Медленно, как во сне, она достала из сумочки вышитый носовой платочек и начала вытирать лицо.

— Так-то лучше, — сказал он и выпрямился. — Теперь я отпускаю вас домой, Полли, у вас есть дела. Но хочу, чтобы вы знали: мне было очень приятно иметь с вами дело. Я всегда так восхищаюсь дамами, которые черпают гордость в самих себе.

12

— Эй, Брайан... Хочешь, покажу тебе фокус? — Мальчик на велосипеде быстро поднял голову, челка его упала на глаза, и на лице его Алан увидел выражение, которое ни с чем не спутаешь: голый неприкрытый страх.

— Фокус? — дрожащим голосом переспросил паренек. — Какой фокус?

Алан не знал, чего боялся мальчишка, но одно он понял сразу: его волшебное искусство, на которое он часто полагался, как на ледокол, имея дело с детьми, на этот раз по каким-то причинам было совершенно неуместно. Лучшее, что он мог сделать, это отложить его подальше и как можно скорее начать все сначала.

Он выставил вперед свою левую руку — ту, на которой болтались часы, — и улыбнулся, глядя прямо на бледное, внимательное, испуганное личико Брайана.

— Как видишь, у меня ничего нет в рукаве и рука двигается свободно, от кисти до самого плеча. А теперь... presto!

Алан провел открытой правой ладонью по всей левой руке, легко вытащив при этом большим пальцем маленький пакетик из-под часов. Сжимая кулак, он отковырнул почти микроскопическую застежку, скрепляющую пакетик. Левой ладонью он ударил по правой, а когда развел руки в стороны, огромный букет бумажных цветов расцвел там, где мгновением раньше не было ничего, кроме пустоты.

Алан сотни раз показывал этот фокус прежде и никогда так хорошо, как этим жарким октябрьским полднем, но... ожидаемая реакция — мгновенное изумление, а потом ухмылка, состоящая на треть из удивления и на две трети из восхищения, — так и не показалась на лице Брайана. Он с легким любопытством посмотрел на букет (казалось, в этом взоре проскользнуло облегчение, словно он ожидал гораздо менее приятный фокус), а потом перевел взгляд на лицо Алана.

— Неплохо, да? — спросил Алан и растянул губы в широкой улыбке, столь же натуральной, как челюсти его деда.

— Ага, — сказал Брайан.