Самое ужасное путешествие

Перед стартом Скотт подошел к Боуэрсу: «Я принял неприятное для вас решение». Оно заключалось в том, что в конце перехода Виктора следует убить, так как у нас мало корма. Вечером Бёрди записал: «Шел он великолепно, весь день возглавлял цепочку саней и в лагерь, как всегда, вступил первым, с легкостью волоча более 200 кг груза. Как жаль убивать такое прекрасное сильное животное! Мне это представляется иронией судьбы, ведь меня упрекали в том, что я беру слишком много корма для пони, и его количество решительно сократили вопреки моим энергичнейшим протестам, которые я высказывал до самой последней минуты. Но сейчас, когда моя лошадка мертва, сознание моей правоты мало меня утешает. Бедный старина Виктор! Он всегда получал галету из моей порции и последнюю съел перед тем, как пуля оборвала его жизнь. Итак, на 83° южной широты я лишился второй своей лошади, погибшей, правда, при менее трагических обстоятельствах, чем первая, под которой проломился морской лед; тем не менее мне жалко моего старого верного друга, долго бывшего под моей опекой. Так или иначе, Виктор внес свой вклад в нашу экспедицию, дай Бог, чтобы я проявил себя не хуже, когда сам пойду в упряжке. Над сумрачной стоянкой пошел снег, похоже, что будет пурга. Кругом темень, воет ветер, вид самый неприютный».

И действительно, на маршруте пришлось пробираться сквозь плотную белую завесу, лошади вязли в глубоком снегу, оставляя следы глубиною в 30 сантиметров. Термометр показывал – 27 °C, снежные хлопья таяли на темном брезенте палаток и меховой одежде. Когда мы заканчивали сооружение укрытия для лошадей, по ветрозащитным курткам струйками стекала вода.

«Мы отъедаемся кониной и ложимся спать очень довольные», – заметил я в дневнике. Пусть жестковатая, она казалась нам лакомством, хотя приготавливали ее самым примитивным образом – просто бросали в разогреваемый пеммикан. Лейтенант Эванс и Лэшли, оставшиеся без мотосаней, Аткинсон и Райт, лишившиеся пони, везли сани своими силами. Они уже успели изголодаться, да и многие из нас с нетерпением ждали обеденного часа и старались обмануть голод, грызя припрятанную галету. При таких обстоятельствах конина явилась, конечно, желанным подспорьем. Думаю, что, может, нам следовало бы больше конины оставить в складах. А так, то, что не съедали мы, доставалось собакам. Кто знает, будь у полюсной партии это мясо и лишняя банка керосина, может статься, она бы благополучно добралась до дома.

Третьего декабря мы поднялись в 2.30 утра. Туман, снег. Пока мы завтракали, с юго-востока налетала пурга, ветер усилился до 9 баллов и превратился в настоящий шторм с сильной поземкой. «Такого сильного ветра летом я еще здесь не встречал», – сказал Скотт. Идти было, конечно, нельзя, но мы выползли наружу и под яростными порывами ветра подправили укрытия для лошадей. Одна стенка валилась трижды. В 1.30 пополудни засветило солнце, показалась земля. В 2 часа мы вышли, полагая что перед нами гора Хоп, но вскоре снеговые облака затянули небосвод, и два часа мы шли в таком мраке, что с трудом различали следы, оставленные предшествующей партией. К гурию – такие знаки мы ставили через каждые 6 километров – подошли уже при сильном северо-северо-западном ветре, редким в этих местах. Боуэрс и Скотт шли на лыжах.

Боуэрс со своим пони по кличке Виктор

Боуэрс ловит Виктора