Самородок

Надо же, отцу не пришло в голову, что все мрачуны сговорились убить приехавших на сессию чудотворов… Может, он прав — мрачуны просто не привыкли защищаться ударом? Глаголен никогда не воевал, у него для этого есть обученная стража. Да и прочие мрачуны в зале совета на воинов походили очень мало.

Однако трость в руках Глаголена была опасней, чем палица в руках опытного наемника…

Два дня в ожидании встречи с Глаголеном Войта провел в своем заброшенном доме, в пыльной лаборатории, — он даже не прибрался как следует, пожалел времени. Слишком велика была злость на ректора Йергена, на Достославлена, на всю верхушку Славлены и слишком невыносимо ощущение собственного бессилия — Войта собирал магнитофорную махину, убеждая себя в том, что она в любую минуту может ему пригодиться.

И только собрав ее полностью, зарядив батареи, проведя несколько пробных выстрелов, пришел к выводу, что сделал это напрасно. Да, махина имела совсем небольшой вес, но все равно выглядела смешно и глупо… Смешно и глупо было угрожать ею чудотворам.

Он не мог спать: едва закрывал глаза, так сразу видел воеводу замка Глаголена, который при детях надругается над Ладной, а потом убьет их — у нее на глазах…

Войта думал, что его проведут в крепость тайно, ночью, но все вышло иначе — отец сговорился не с рядовыми стражниками, а с комендантом, и Войту пропустили к Глаголену в открытую, среди бела дня, ни от кого этой встречи не скрывая.

Жаль: Войта рассчитывал посмотреть, можно ли, подкупив стражу, проникнуть в крепость и выйти оттуда. Понятно, среди бела дня, не таясь, да еще и под поручительство отца, помочь Глаголену бежать было невозможно.

Крепость не была тюрьмой, но для содержания пленных в ней имелось несколько камер с крепкими решетками на окнах. Бежать оттуда в самом деле возможным не представлялось: кроме непосредственной охраны возле двери, запертой на замок, нужно было пройти через десяток помещений, где всегда кто-нибудь да был, пересечь три широких двора, которые от и до просматривались со стен, миновать двое ворот, у которых стояла стража, и в довершение перейти мост через ров, который поднимался на ночь. Окно камеры выходило во двор, который тоже просматривался со стен. Легче было взять крепость приступом, чем тайно из нее бежать… Впрочем, Войта пока не отчаялся — собирался подумать о побеге чуть позже.

Глаголен был один в камере — его товарища по несчастью держали отдельно. Выглядел он неважно, но был вполне здоров, разве что слегка простужен.

— Ба, доктор Воен! — поприветствовал он Войту довольно бодро. — Не ожидал, что тебе удастся сюда пробраться!

— Это мой родной город, Глаголен. У отца нашлись связи в крепости. Как поживаете, кстати?

— Не очень хорошо. Готовлюсь достойно встретить свой конец. Был уверен, что чудотворы согласятся на выкуп, но, видно, Славлена разбогатела настолько, что кровь врага ценится здесь дороже золота. Садись, доктор Воен. Вот сюда, на солому. Или ты заглянул на минутку, попрощаться?

Ничего, кроме соломы на полу и ведра для нечистот, в камере не было.

— Признаться, мне не до шуток. Я осмотрелся тут немного… Бежать отсюда будет трудно.

— Бежать отсюда невозможно, — ответил Глаголен спокойно. — Но, знаешь, это хорошо, что ты пришел. Я не очень доверяю страже, а у меня есть бумага, которую я непременно хочу отправить в замок. И, думаю, на тебя в этом можно вполне положиться.

— Разумеется, я передам в замок бумагу…

— И сделаешь это как можно скорее. Дело в том, что в этой бумаге — моя последняя воля. Завещание мною давно составлено, с этим вопросов не возникнет. А тут… Я боюсь, твои собратья приложат все усилия, чтобы моя последняя воля не дошла до замка вовремя.

Глаголен подвинулся и откинул с пола солому, доставая сложенный вчетверо лист бумаги.

— Я не хотел, чтобы ты это читал, но лучше тебе ее прочесть, чтобы ты понимал, почему я тороплюсь, — добавил он, протягивая бумагу Войте.

Чтобы прочесть написанное, пришлось встать и подойти к окну — в камере было сумрачно. Войта недоумевал, откуда Глаголен взял бумагу и чернила, но чернил ему, по всей видимости, не дали — текст был нацарапан на бумаге углем. Под ним, кроме витиеватой подписи мрачуна, отпечатался его большой палец — чтобы не осталось сомнений в подлинности. Три четверти письма как раз и посвящалось попыткам убедить адресата в его подлинности.

Последняя воля Глаголена выражалась одной строкой: немедля доставить в Славлену семью доктора Воена, не причинив ей вреда.

— Глаголен, подписать эту бумагу все равно что подписать себе смертный приговор. Вы это понимаете?

— Доктор Воен, ты дурак. Мой смертный приговор давно подписан. Как бы я ни поступил, как бы ты ни поступил — все однозначно закончится моей смертью.

— Я надеялся на обмен. Не все чудотворы в Славлене столь бессердечны, чтобы убивать детей ради политических амбиций.

— Смею надеяться, что это так. Но не эти чудотворы принимают решения. И дело вовсе не в политических амбициях, хотя громкое судебное дело играет чудотворам на руку.