Самоврачевание и скотолечение у русского старожилого населения Сибири

Старыя двы и бездтныя женщины тоже не могутъ бабничать: сами он не рожали и не испытали того, что терпитъ „мучельница-мать“. Къ тому же, баушка, не будучи сама „дтной матерью“, не можетъ надяться на то, что молитва ея будетъ услышана и принята во вниманіе Божьей Матерью, тоже дтной матерью. А въ такомъ дл „на нее, на Божью-то Мать, только и надёжи“…

Сколько приходилось слышать, бабничать начинаютъ случайно: „придется быть при родахъ, когда некому даже пить подать, – какъ тутъ человка бросишь? Богъ дастъ благополучно, – зовутъ на другой разъ къ кому-нибудь… Такъ и пойдетъ“. Сами баушки считаютъ свою работу тяжелой и берутся за нее больше по нужд. Такъ начала баушка-Паладьевна (А. П. П-на), баушка-Мартыниха (А. Г-хъ), баушка-Рытчиха († Рычкова), баушка-омиха († Распопина), . М. Г-на. Правда, „практикуютъ“ и люди съ достаткомъ, напр., баушка Лычиха, но такихъ немного.

Въ баушк-повитух цнятъ умнье „обихаживать“ родильницу и ребенка. „Эта ужъ плоха баушка, у которой родильница намается до поры до времени, али котора не можетъ оборонить мать и дитё отъ худого глазу. Хороша баушка успокоитъ родильницу, разговоритъ ее, молитвы знаетъ“. Обходительность, ласковое и участливое отношеніе къ родильниц и ея семейству, бодрое настроеніе, – все это далеко не послднія качества, которыя длаютъ баушку популярной среди односельчанокъ и бабъ сосднихъ деревень. Другое дло – чистоплотность баушки. Не входя въ объясненіе причинъ, нельзя все

359

же не отмтить, что обычно (но не всегда) деревенскія повитухи грязны и неряшливы. Зато такія – вполн „свой братъ“, доступны, а къ такъ называемымъ „чистоткамъ“ не вс смло обращаются: чистоплотность – это что-то „господское“, непривычное. „Гд ужъ намъ такъ-то“… Предполагается, что такая баушка взыскательне: „на рукава али на фартукъ¹ ей не дашь, всего полишне надо… Гд же намъ такую?“

Охотне всего приглашаютъ бабничать родственницу-старушку, если она „займуется“ этимъ дломъ.

„Обгаютъ“ (избгаютъ) тхъ баушекъ, которыя „виномъ зашибаютъ“, и еще боле тхъ, чье прошлое вызываетъ пересуды… Такихъ приглашаютъ только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ.

Изрдка бабничаютъ и мужчины. Такъ, Л. И. Т-нъ „принялъ на свои руки“ всхъ своихъ ребятъ у второй жены. То же передавали мн о переселенц Гуранк (съ участка Едагонъ, Икейской волости).

Родины .

Моментъ наступленія родинъ скрываютъ самымъ тщательнымъ образомъ не только отъ постороннихъ, но и отъ членовъ своей семьи. Это вызывается тмъ, что „друга женщина, наипаче котора первенькимъ, стыдится… Нонче-то, правда, ужъ не стыдятся, а мы-то прежде были, вдь, дуры: своего мужа-то што есть стыдились“. Главная же причина, заставляющая скрывать время родинъ, кроется въ народномъ взгляд, по которому „разный у людей глазъ бываетъ“: сглазить могутъ и родильницу и ребенка². „Пуще всего, чтобы двка какая не знала. Кажный „волосъ двичій“ узнаетъ, за кажный волосъ надо мучиться родимому человку“ (Е. А. В-ва). Отсюда понятно, почему даже въ случаяхъ трудныхъ родовъ деревенскія женщины лишь очень рдко соглашаются похать въ больницу. „Это въ больницу-то хать! Чтобы глаза-то тамъ при такихъ мукахъ на родимаго человка таращили!.. Нтъ, ужъ што Богъ дас(т)ъ“…

Однако старанія баушки и другихъ близкихъ къ рожениц лицъ оградить ее отъ чужого глазу иногда не имютъ успха. Сосдки почти всегда освдомлены о томъ, когда „бабочка ждетца“, и лишь только наиболе любопытныя замтятъ наступленіе родовъ, находятъ „задлье“ зайти во дворъ (курица на этотъ разъ потеряется или яичко снесетъ въ сосдскомъ двор) или въ избу. Вотъ интересный въ этомъ отношеніи случай, разсказанный мн одною свекровью. „Настало

360

время родить Дарьюшк. Схватки знимаютъ ужъ бабу. Гонятъ ее, а толку нту (не маратца), – всегда ужъ такъ быватъ. Ладно, – думаю, – хоть чужихъ-то никого нту… Только подумала такъ-то, смотрю – Марковна (сусдка) идетъ: шабуръ, говоритъ, пришла пошить¹… Дошлая баба: смтила, въ чемъ дло, ну и сидитъ. Сидитъ и сидитъ. Давай я скорй на столъ собирать: угостится – уйдетъ, думаю себ… Сидитъ баба – да и шабашъ!.. А Дарьюшк ужъ невтерпёжъ. Я и говорю: ты, Дарьюшка, пошла бы да дополола бы гряду-то, Конечно, не до полотья ей, а чтобы только съ глазъ-то уйти. Ушла она въ огородъ. Пою я Марковну чаемъ, а сама нтъ-нтъ да и понавдаюсь въ огородъ… Кабыть-то ушла моя сусдушка. Ну, думаю, ладно. Надо по баушку бжать. Прихожу къ покойной Лычих, а у ней гости… „Матушка, говорю, голубушка! пойдемъ ко мн: съ коровёнкой у меня что-то сдлалось“… Ну, она, покойница, понимаетъ, въ чемъ дло. Со мной же побжала. Бжимъ нимо Азитовыхъ-то, а Марковна ужъ тутъ какъ тутъ: „На службу, Прокопьевна?“ А Прокопьевна быдто и не слышитъ: пробжала нимо нашей избы, быдто и не къ намъ… Обошла кругомъ, черезъ чужую ограду… Вотъ какіе сусди бываютъ. Мужики – т лучше: смтятъ – уйдутъ, а вотъ нашъ братъ – на зло длаютъ“.