Сампо

Горюнов по-прежнему любил этот запах. Он шёл домой по Старому мосту – теперь, после постройки в городе третьего по счёту моста, рассчитанного на двухрядное движение, да ещё за городом – так называемого Объездного моста, этот называли так. Он тоже, конечно, был перестроен, до воды стало дальше, но даже кривая берёза осталась на месте. Экологи и градозащитники не дремали.

До маминого дома пешком было двадцать минут.

Позвонил в дверь. Зашаркало, заскрипело.

– Кто там?

Голос у мамы стал совсем «бабушачий». За семьдесят уже.

– Ой…

Обняла-повисла. Больше полгода не виделись.

– Давай пельмени сварю, и картошечка есть молодая.

Рот сразу наполнился слюной. Картошка. Это вам не устрицы. Есть их, правда, не заставляли, всегда можно было выбрать что посъедобнее, но рядом-то их ели. Алексей тогда старался отворачиваться.

Картошечка со сметаной была божественна. И даже пельмени здесь пахли по-родному. В Лондоне и Редмонде осознал, что жена не зря полоскала бельё по три раза. Первое время совершенно не мог спать среди всепроникающих отдушек, которыми Европа густо сдабривала стиральные порошки – чтоб воду экономить, полоскать один раз, как объяснили ему ещё в Австрии.

– Ну, всё, мам. Очередей за пенсией больше не будет. И бумажки носить из кабинета в кабинет, если им какую справку от тебя надо, не заставят. Навели порядок с компьютерами. И никто! Никогда! Не навяжет нам монополию ни на какой компьютер и ни на какую программу! Поняла?

Мама не поняла. Когда в России вновь стали выходить газеты и заработало телевидение, она, конечно, смогла следить за деятельностью сына – но понимала только то, что он теперь вроде посла или маршала Жукова, вершит судьбы мира. И ему там хорошо, богато, он живёт в многокомнатных апартаментах, ест лучшую и дорогую еду, одевается во фрак, ездит на красивой глянцевой машине – муж, шофёр с сорокалетним стажем, признал «Вольво». Но не до конца хорошо ему там, потому что там никто не постирает ему носки и рубашку, не напомнит, что пора, а то можно опоздать, не положит на место его книжки, потому что там нет молодой картошечки со своего огорода. Поэтому она только посмотрела на сына с гордостью и одновременно с облегчением – ну вот, подвиг совершён, воин пришёл жив-здоров, умылся и ест картошечку…

– Ты думаешь, это я там перед английской королевой комедию ломал?

– Какую комедию? – нахмурилась мама почти по-молодому. – Тебя ж по телевизору показывали. Дворец этот, Виндзорский, шотландцы с волынками в кильтах, йомены в тех самых шапках. Ещё скажешь, и принц Уэльский Чарльз не настоящий. Я что, принца не узнала бы? Седой, тощий, подтянутый, как всегда показывали. И меча не было?

– Может, и Чарльз был, и меч был. А меня там не было.

– Мы ж тебя смотрели как главную евроновость дня, – сказала мама, – даже с отбоем затянули чуть не за полночь.

– Ну так вот, это не меня в сэры произвели. Я тоже видел. На базе, потом расскажу. А что фамилию склоняли, так что – фамилия… Им тоже надо хорошую мину при плохой игре делать. Они ж меня упустили. У меня два дня на попрощаться-собраться, а потом обратно на базу.

– Ну-ка, сын, давай как следует. Объяснись. Что за база?

– Для понятности: как Звёздный городок. Или Королёв, бывший Калининград-подмосковный. Ага? – прищурился Горюнов.

– Не ломайся. Что ещё за «ага»? А как же Лена, как же дети?

– Мам. Дети вузы позаканчивали. Им тоже будет предложено. Больше того, и тебе!

– Переехать на твою эту базу, звёздную? Да ты что. Собрался! Так не делается.

– Здесь объяснять не имею права. Но только так и обязательно!

– Это я, Лёлёш, – донёсся знакомый тенорок. Так – Лёлёш – называл Алексея в прошлой жизни только один человек.

– Сенька! – заблажил Горюнов, распахивая дверь.

– Да я, я, – пыхтел вошедший, невысокий, лысый, губастый, с заразительной улыбкой. – Я! Арсений из Арсеньева!

– Как? Ты теперь…

– Привет от Митьки, Митьку Алямова помнишь?

– Ща кофе сварю…

– Во-во, если можно.

Опять задребезжал звонок. На пороге возвышался белобрысый деятель без возраста, еле помещавшийся в дверь, в хлопчатобумажном свитере с надписью «INTEL – OUTSIDE!»

– Мишка! – возопил Алексей. – А ты-то какими судьбами?

– А я ещё когда дефолт был, помнишь, тебе говорил: компьютер – это «Амига», – говорил белобрысый. – Остальное – не компьютеры! У меня же четыре основные типа, Интел один, и то Атлон, для связи с дефективными. Сижу себе в Питере, только-только студию собрал, живу-пишу всяких чуваков. У меня на студии все такой прикол носят, – он подёргал себя за свитер. – Тут – грох! Я всё бросил, сюда примчался, маме в больницу три «Амиги» привёз – ты ведь знаешь, у нас больница работала всё время, никто не помер, как в Приморье от чубайсовских отключений…