— Голова твоя и впрямь поседела, а вот душа как была ребяческая, так и осталась. Ну, положим, явится совсем еще молодой, неопытный Пап. Положим даже, соберет разбежавшихся нахараров. А что они могут сделать? Что же ты думаешь, все это не предусмотрено? Меружан не из тех, кто сеет на скалах. Он свое дело знает и вообще человек большого ума.
Старик отрицательно покачал головой.
— Пока я в нем не только большего, но и малого-то ума не вижу, князь и господин мой. Собирается стать царем, а сам разорил и обезлюдил страну, которой хочет править. Где же тут ум? Что он, ночная сова, что ли? Это они гнездятся среди развалин. И пленные тоже — куда он их угоняет и зачем?
В доме Мамиконянов к старику относились с таким почтением, что князь не только не разгневался, но даже счел нужным разъяснить Арбаку истинный смысл происходящего и доказать, что Меружан действительно человек большого ума, умеет предвидеть будущее и устраивать свои дела, учитывая все, что надо.
— Именно в этом и проявился незаурядный ум Меружана, милый мой Арбак, — улыбнулся он. — Если вдруг появится Пап, он не найдет в стране ни одной стоящей крепости, ни одного стоящего замка, которые могли бы служить ему защитой. Все разрушил, все сравнял с землей Меружан. А уцелевшие крепости — под надзором наших воинов: во всех стоят персидские войска. Там же сидят под замком жены и дети тех нахараров, которые бежали от нас в Византию или отправились туда за помощью. Стоит им подойти к этим замкам с византийскими легионами — и они увидят на башнях трупы своих близких. Пусть тогда мечут стрелы в трупы своих детей! А что до пленных... Ты спрашиваешь, для чего угонять пленных в Персию? Да будет тебе известно, что Меружан опустошил только те земли, жители которых могли стать мощной опорой наследника Аршакидов, если он попытается взойти на престол своего отца. Меружан обезлюдил только
Айрарат и земли вокруг этой области. А Айрарат — крепкое подножие трона Аршакидов. Надо было, и притом, во что бы то ни стало, уничтожить эту опору, чтобы наследник, вернувшись из Византин, не нашел в Армении твердой почвы под ногами, чтобы ему совершенно не на что было бы опереться. Сам видишь, милый Арбак: во всех этих поступках Меружана видна и продуманность, и цель, и ум...
— Преступный, злодейский ум! — гневно прервал отца Самвел.
Отец посмотрел на него удивленно и сердито. Самвел сразу же понял свою ошибку, почувствовал, что вышел за рамки благоразумия. Отец тоже понял свою ошибку. Писала же ему жена, чтобы был поосторожнее с Самвелом! А он слишком разоткровенничался с сыном... более, чем следовало.
И с этой минуты между отцом и сыном установились ка-кие-то притворные, неискренние отношения.
Князь-отец тоже не спал всю ночь, и его разыгравшееся воображение волновали сладостные мечты о том, как он устроит будущность любимого сына. Несколько раз он в нетерпении даже выходил из своего шатра и со светильником в руках подходил к шатру Самвела. Хотелось войти, хоть взглянуть на спящего сына, посмотреть и полюбоваться. Но отец не захотел нарушить его сон. Всю ночь князь думал о сыне, гордился и утешался им. Какие счастливые надежды подает этот красивый и одаренный юноша! В нем сочеталось все, чтобы с лихвой осуществить самые смелые упования отца. Всю ночь упивался он предвкушением блестящих успехов, которые ожидают сына. Он видел в нем и будущего героя и будущего властителя. Он станет украшением персидского двора и славой Армении! И вот теперь обожгла мысль: а вдруг сын не разделяет его заветных стремлений? Вдруг то, что он уже сделал или сделает в дальнейшем, может не понравиться сыну? Потребовать объяснений он боялся — боялся мгновенно лишиться связанных с сыном надежд, которые он так любовно лелеял в своем сердце. Одно-единственное слово несогласия или отказа могло погубить их. Князь находился в тяжелом, двойственном состоянии, как человек, ожидающий вестей о сыне, который лежит при смерти. Вот он получает письмо — и не решается вскрыть его. Письмо содержит или благую весть о выздоровлении сына, или горестную — о его смерти. Что с ним станет, если в письме именно это, скорбное известие?.. Так и князь не решался заглянуть в сердце Самвела. А если сын сам раскроет свое сердце? Он избегал этого столкновения, предпочитая хотя бы на время сохранить свои сладостные надежды.