Самвэл

Он любил своего сына, любил со всем пылом отцовского сердца. Но даже эта любовь была столь же себялюбива, сколь и мечты о будущности Самвела. На сына он смотрел не как на свободную личность со свободной волей, а как на удачное средство, с помощью которого собирался прославиться сам. Если бы его сын достиг высших должностей при дворе царя царей, если бы он блистал среди высшей знати — этот блеск принадлежал бы ему: сын-то ведь его. Когда во время конных ристаний конь одерживает победу, гордится хозяин, а не конь. Именно с такой эгоистической точки зрения смотрел князь и на сына. Такой взгляд сложился у него по традиции, унаследованной от знатных предков. Был же он в свое время покорным орудием в руках отца — значит, и сын должен служить ему тем же.

Сопротивление сына лишило бы отца всего того блаженства, которое он уже предвкушал в будущем. Вот почему князь был крайне осторожен, старался не вызвать возражений сына, всячески избегал препирательств и выжидал, пока обстоятельства сами собою рассеют или подтвердят сомнения.

Последнее замечание Самвела о Меружане было очень резким, но отец сделал вид, будто ничего не заметил, и обратился к сыну:

— Тебе следует повидаться с дядей, Самвел, передать привет от матери. Он будет очень рад тебя видеть, он тебя так любит. Утром несколько раз присылал справиться о твоем здоровье. Ты еще спал.

— Так он знает, что я приехал?

— Знает. И просил нас сегодня к себе на обед. Там будут и видные персидские военачальники. Тебе надо со всеми познакомиться.

Тем временем вдали снова проехал Меружан.

— Я бы пошел к дяде прямо сейчас, — сказал Самвел, — но он, похоже, очень занят.

— Да, он выехал осмотреть войско... и должен сделать кое-какие распоряжения: мы скоро снимаемся со стоянки.

— А меня Меружан не пригласил? — вмешался Артавазд.

— Пригласил, милый, как же можно без тебя, — сказал князь.— Ты будешь на обеде, и Арбак. Все вместе и пойдем.

— Не стану я есть его хлеб! — отрезал упрямый старик и отвернулся.

Князь расхохотался.

Самвел заметил, что их присутствие мешает отцу: было начало дня, и в шатер то и дело входили люди, спрашивали распоряжений но разным делам, и князь, будучи высокопоставленным сановником, должен был отдавать приказы и распоряжения. Поэтому после завтрака он сразу же поднялся и хотел было выйти из шатра.

— Тебе надоест до самого обеда сидеть в шатре, — сказал князь-отец — Если хочешь, велю оседлать коней, поезжайте на прогулку вдоль берегов Аракса. Сейчас не жарко, и места там живописные.

— Спасибо, дорогой отец, — сказал Самвел. — Я еще не совсем стряхнул с себя дорожную усталость, пойду отдохну немного.

Вернувшись в свой шатер, Самвел бросился на тахту и склонил отяжелевшую голову на подушки. Его бледное лицо было обращено в сторону ужасного стана, и грустные глаза не отрывались от него. Он еще не забыл — да и можно ли это забыть! — с каким одобрением описывал отец преступления Меружана, соучастником которых был и сам. А преступления эти были налицо, прямо перед глазами. Сколько Самвел ни думал, он не мог найти никаких оправданий ни отцу, ни дяде; оба были в его глазах преступниками, достойными только смерти. Но он любил обоих! Он готов был пожертвовать и жизнью и всем самым дорогим для себя, лишь бы эти два родных ему человека сошли с пути зла и встали на правильный путь. Но если они станут упорствовать в своих заблуждениях? Именно эта мысль так волновала его растревоженную душу, именно она так терзала его сердце. Сын думал об отце то же самое, что отец о сыне. Оба считали друг друга погибшими, оба считали друг друга заблудшими. Отец искал подходящего случая объясниться с сыном и высказать ему свои горячие желания. Сын тоже искал подходящей минуты, чтобы поговорить с отцом и излить ему свои горести. И он спешил сделать это, пока войско не снялось с места и не двинулось в Персию. Если он запоздает с исполнением своих намерений и они перейдут Араке — все надежды рухнут...

Рядом сидел Арбак и молча смотрел на своего питомца. Бедный старик! Ему были понятны тяжкое горе несчастного юноши, тяжкие раны его разбитого сердца, но где же найти слова, чтобы утешить его?

Тем временем юный Артавазд стоял у шатра и не знал, чем заняться. Беспокойный, живой и нетерпеливый, полный неуемного любопытства юности, он готов был мгновенно, как птица или как молния, облететь весь стан, все разглядеть, все разузнать... но такое любопытство многим могло показаться неприличным и даже подозрительным, и это удерживало его.